Петля Арахны (СИ)

После завтрака Люциус удалился по делам. Вчерашний благотворительный вечер позволил неплохо пополнить запасы Фонда, однако, очевидный срыв планов относительно денег Калогеропулоса, вынуждал его пересмотреть будущие проекты.

Домой он вернулся уже поздно вечером. Мистер Бэгз суетился с ужином, а Гермиона сидела в большом зале, играя с Розой. Когда Люциус вошёл туда, на лице её заиграла счастливая улыбка. Она оставила дочь среди игрушек и подошла к нему, заботливо помогая ему снять пиджак.

— Как твои дела, муж мой? — спросила она, всё также лучезарно улыбаясь.

— Гермиона, ты всё ещё продолжаешь? — Люциус взглянул на неё с изумлением.

— Продолжаю что?

— Прекрати, — прошипел он.

— Прекратить что? — удивилась она и беспокойно спросила: — Тебе что-то не нравится, любимый? Я делаю что-то не так?

— Ах, — Люциус только беспомощно махнул рукой, отчеканив: — Ну что ты, дорогая, всё прекрасно!

Лицо Гермионы вновь озарилось этой наигранно радостной улыбкой.

— Была сегодня в лаборатории? — поинтересовался он, отчаянно пытаясь вывести её на нормальный диалог.

— Конечно, нет! — картинно возмутилась она. — Что же бы я там делала?

— Варила зелье для Рона, например, — подавляя, зарождающееся в нём раздражение, сказал Люциус.

— Ну что ты, у меня совсем нет времени на такие глупости! — Гермиона рассмеялась, будто он сказал сущую нелепицу.

— Чем же ты занималась весь день, позволь спросить?

— Ждала тебя, конечно! — улыбка её стала кровожадной.

Люциус бросил вилку на тарелку. В комнате повисла пауза, после чего, взяв себя в руки, он кивнул и, вновь взглянув на Гермиону, произнёс:

— Я не против, если ты будешь «ждать меня» днём… в лаборатории. Поэтому… поезжай завтра туда и вари там зелья.

— Как скажешь, любимый, — отчеканила она.

— Вот и прекрасно, — выдохнул он, после чего трапеза их продолжалась в молчании.

Уже после ужина, когда Роза была уложена, и Люциус, приняв душ, вошёл в их с Гермионой спальню, она предстала перед ним на кровати в умопомрачительном новом белье, из чёрного кружева и атласных лент. Картина эта была настолько прекрасна, что Люциус даже невольно облизнулся, медленно подходя к ней.

— Вот так, значит, ты решила? — выдохнул он, забираясь на кровать.

— Решила что? — невинно спросила Гермиона.

— Решила мучить меня, да? — он провёл ладонью по её лицу.

— Тебе что-то не нравится, муж мой? — губы её припали к его груди, руки раскрыли полы халата.

Люциус лёг на спину, не в силах сопротивляться её нежности.

— Хватит, меня так называть, — прошептал он, поглаживая её по голове.

— Как скажешь, мой… господин? Повелитель?

Люциус, однако, не смог ничего ответить. Гермиона уже оседлала его, позволяя ему проникнуть в себя так глубоко, что он только задохнулся от наслаждения.

***

Так прошла неделя. Гермиона продолжала строить из себя покорную жену, которую Люциус из-за занятости заставал, впрочем, только за завтраком и уже вечером, перед сном. Всякий раз, при этом, она встречала его в новом белье или каком-нибудь неожиданном образе. Это были гейши, венецианские куртизанки, восточные наложницы; раскрепощённые, неистовые, сладострастные… Но стоило только Люциусу попытаться заговорить с ней о чём-то обыденном, как Гермиона сию же секунду превращалась в улыбающуюся фарфоровую куклу, не лучше Мими, достучаться до которой у него не хватало сил. И если вначале он старался не обращать на это внимания, полагая, что ей самой через пару дней надоест этот маскарад, то спустя неделю, он уже чувствовал, как его начинало трясти мелкой дрожью, всякий раз, стоило ему только взглянуть в её, мало что теперь выражающие стеклянные глаза.

С другими людьми Гермиона оставалась прежней. Люциус знал об этом, потому как снова просил мистера Бэгза время от времени показывать ему её в зеркалах, пока она была в исследовательском центре. Он заставал её при этом в разных ситуациях: за созданием зелья в лаборатории, обрезкой растений в теплице или обедом в общей столовой… Всякий раз она была окружена другими людьми, зельеварами в основном и вела себя с ними абсолютно непринуждённо. Раздражало Люциуса ещё и то, что где бы Гермиона ни была, всякий раз, тут как тут, возникал Алонзо. Он помогал ей резать ингредиенты и вежливо отодвигал стулья, а когда её однажды обрызгало кипящим зельем, роняя на своём пути колбы, бежал к ней с бинтом наперевес дабы помочь обработать кисть, на которую попало несколько капель. Пока он старательно накладывал повязку на её, весьма незначительный ожог, Гермиона улыбалась. И улыбка её была совсем не тем, приводящим Люциуса в исступление искусственным оскалом, но простым и искренним выражением признательности.