Петр I

26. Когда пробило десять часов, его царское величество приехал в тележке на роскошно устроенный пир; кто были остальные почетные гости, явствует из прилагаемого перечня: боярин Лев Кириллович Нарышкин, генерал Лефорт, князь Голицын, князь Апраксин, боярин Головин, датский посол, генерал Гордон, генерал Карлович, барон фон Блюмберг, родственник генерала Лефорта, полковник Чамберс, полковник Гордон, сын генерала Гордона, Адам Вейд, шведский поверенный Книппер, датский поверенный Бауденан, подполковник Менезиус, Эрхель, царские врачи Карбонари и Цоппот, вице-адмирал, полковой поп, царский фаворит Алексашка и, кроме того, много именитых москвитян. Женщины: госпожа Моне, ее дочь, вдова генерала Менезиуса с дочерью, генеральша Гордон, полковницы фон Блюмберг и Гордон с дочерью, полковница Чамберс и Duitte <Дюит>, госпожа Книппер, госпожа Бауденан, госпожа Palckin <Балк>, госпожа Colombin <Коломб>, супруга Адама Вейда, госпожа Эрхель, баронесса фон Боргсдорф, супруга Гваскони с дочерью, супруга господина de Rouel <де Руэль>, две дочери de Baltes <де Бальт>, дочь господина Келлермана, дочь господина de Hulst <ван дер Гюлста> Этот пир отличался изысканными произведениями кухни и драгоценностями погреба, изобилующего разными винами, ибо тут было токайское, красное будское, испанский сект, рейнское, французское красное, не то, которое обыкновенно называется мускат, разнообразный мед, различные сорта пива, а также, в довершение всего, неизбежная у московитян водка. Боярин Головин питает врожденное отвращение к салату и употреблению уксуса; царь велел полковнику Чамберсу возможно крепче сжать боярина и сам стал насильно запихивать ему в рот и нос салат и наливать уксус до тех пор, пока Головин сильно раскашлялся, и из носу у него хлынула кровь. Немного спустя у царя похолодел живот, и начались схватки в желудке; внезапная дрожь, пробегавшая по всем его членам, внушила опасение, не кроется ли тут какого злого замысла. Генерал Лефорт, особенно встревоженный нездоровьем государя, велит врачу Карбонари фон Бизенеггу пощупать пульс. Тот объяснил, что этот мимолетный озноб является следствием дурноты, и потребовал в качестве лекарства от болезни токайского вина, самый высокий сорт которого имелся на столе. Это удачное врачевание было приятно государю, и он не отложил надолго пользование столь целебным средством. Кроме того, он спросил у врача, почему тот решил продать жену. Врач, слегка засмеявшись, смело ответил: «Потому, что ты откладываешь уплату годового жалованья». Дело в том, что несколько дней тому назад Карбонари излагал свои стеснительные обстоятельства князю Ромодановскому и просил жалованья. На совет князя занять денег врач тотчас возразил, что, кроме жены, у него не остается никакого другого залога; но, если князь решится дать ему денег взаймы, то он готов ее заложить или продать. В общем, с лица его царского величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутренняго удовольствия.

27. Вышеназванные две постельницы зарыты живыми в землю, если только следует доверять распространенной молве. Все бояре и вельможи, присутствовавшее на совещании, на котором решено было бороться с мятежными стрельцами, были призваны сегодня к новому судилищу: перед каждым из них поставлено было по одному осужденному, и всякому нужно было привести в исполнение топором произнесенный им приговор. Князь Ромодановский, бывший до мятежа начальником четырех полков, по настоянию его величества, поверг на землю одним и тем же лезвием четырех стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что отрубил двадцать голов; Голицын был несчастлив, так как неудачным ударом значительно усилил страдания осужденного. 330 человек были выведены за раз и вместе для смертельного удара топором, и все они обагрили широкое пространство открытой равнины своей, если и гражданской, то во всяком случае преступной кровью.

К этой же должности палача приглашали генерала Лефорта с бароном фон Блюмбергом, но они отговаривались тем, что это не согласно с обычаями их родины; этой отговорке их вняли. Сам царь, сидя на кресле, смотрел с сухими глазами на всю эту столь ужасную трагедию и избиение стольких людей, негодуя на одно то, что очень многие из бояр приступали к этой непривычной обязанности с дрожащими руками, между тем как, по его мнению, не может быть принесено Богу более тучной жертвы, чем преступный человек.