Наконец, Голицын приказал позвать меня в Приказ {это 4 очень просторных здания, которые этот князь приказал построить, в которых находится несколько комнат, каждая из которых занята своим советом, находившимся до правления Голицына в нескольких сараях}, где он председательствовал, сидя во главе большого стола, с несколькими боярами по обе стороны. Он велел предложить мне стул, после чего переводчик с латинского попросил мои письма. Я представил ему письма великого канцлера литовского, адресованные ему, в которых тот сообщал ему, что король послал меня в Московию для своих дел и уполномочил вручить свое письмо царям. Он приказал ответить мне, что поговорит с царем Иваном, который один находится в Москве, и что он надеется, что я скоро буду принят. Затем он спросил у меня, согласно обычаю, новости от канцлера, не решаясь, из почтительности, спросить о короле {польские короли никогда не пишут к министрам этой страны}, после чего, когда я встал, чтобы удалиться, он также поднялся и пожелал мне вскоре иметь счастье видеть царя.
Несколько дней спустя я послал из вежливости попросить у него аудиенции в его доме, где я был принят так, будто бы дело происходило при дворе какого-нибудь итальянского князя. За время разговора на латыни обо всем, что происходило в Европе, и о том, что я думал о войне, которую вели с Францией император и столько князей, в особенности же о революции в Англии11 {он разбирался в новостях той страны, куда я был послан королем Польши в это время и был там задержан и ограблен на обратном пути}, он предложил мне все виды водок и вин, советуя мне в то же время предупредительным образом не пить вовсе. Он обещал добиться для меня аудиенции через несколько дней, что и сделал бы, если бы не его опала, которая привела к такой перемене в делах, что сразу стали слышны призывы к поджогу и убийствам. И если бы счастливая судьба не дала царю Петру смелости схватить предводителей партии царевны, то произошла бы настоящая резня, вроде тех, о которых мы уже говорили12.
Все оставалось в таком состоянии шесть недель. Я не знал, к кому можно обратиться, и это заставило меня принять решение написать письмо молодому Голицыну <Борису Алексеевичу>, фавориту Петра, в котором я изложил ему удивление, в каком я находился, не получив никакого ответа на записку, которую я представил по приезде, чтобы получить аудиенцию и вручить мои письма.
На это он принес мне несколько извинений в связи с прошедшими смятениями, убеждая меня, что царь со дня на день вернется в столицу {что он и сделал действительно 1 ноября}.
Как только я был извещен о его приезде, я потребовал аудиенции у его фаворита, к которому даже отправился лично и который принял меня не так, как его родственник, так как потребовалось осушить несколько чарок водки, и весь разговор прошел во время питья. Я смог вытянуть из этого пьяницы только то, что я буду принят через три дня, после чего в моей воле будет уехать. Но Голицын оказался в немилости до этого срока, и я принужден был принять иные меры13.