Петр III

В этих именно соображениях его императорское величество расположен пожертвовать всеми завоеваниями, сделанными во время настоящей войны российскими войсками, в уверенности, что в возврате того союзные дворы предпочтут равномерне возвращения тишины и спокойствия выгодам, кои они могли бы ожидать от войны и которые, однако, они инако приобрести не могут, как лишь дальнейшим пролитием человеческой крови; и по сему его императорское величество им советует с наилучшим намерением употребить и с своей стороны все удобовозможные старания в выполнении столь высокого и полезного дела».

Декларация 12 февраля 1762 г. наилучшим образом отражает импульсивный характер Петра III — в ней нетрудно обнаружить сочетания конкретного обязательства России возвратить Пруссии завоеванные в Семилетней войне территории и абстрактное осуждение войны, сопровождаемой бедствиями, как средства разрешения конфликтов. И в то же время главный упрек в адрес декларации состоит в том, что император России выступал в роли миротворца в Семилетней войне и одновременно сам готовился к войне с Данией, способной вызвать новый, более обширный конфликт в Европе.

Если декларация 12 февраля встретила восторженный прием в Берлине, то у ее союзников она вызвала нескрываемое раздражение. Французский двор в ответ на русскую декларацию опубликовал свою, в которой обязался действовать в согласии с союзниками и «почел бы себя виновным в отступничестве, если бы склонил слух к отдельным переговорам; что его христианнейшее величество не помрачит свою собственную славу и славу своего королевства оставлением своих союзников, и что с своей стороны он убежден в совершенно подобном же образе мыслей с их стороны».

Фридрих II отправляет в Петербург своего адъютанта, подполковника и камергера барона Гольца, наделив его обширными полномочиями, изложенными в инструкции: «Существенная цель вашей посылки состоит в прекращении этой войны и совершенном отвлечении России от ее союзников. Доброе расположение русского императора позволяет надеяться, что условия не будут тяжки. Я вовсе не знаю видов императора в точности, все, что я об них знаю, вращается около двух главных пунктов, а именно что дела голштинские, по крайней мере, также близки к сердцу императора, как и дела русские, и, во-вторых, что он принимает большое участие в моих интересах. Вы должны внушать голштинским фаворитам, или императрице, или, что еще лучше самому императору, что я до сих пор отклонял все предложения союза со стороны Дании, так как я надеялся, что это будет ему приятно». Далее следуют семь пунктов, излагавших «секретные поручения». Один из них состоял в том, что «если император захочет, чтоб я обязался сохранять нейтралитет во время его войны с Данией, подписывайте, но требуйте величайшей тайны». Гольцу, кроме того, поручалось выяснить цели, преследуемые императором при выходе из Семилетней войны: «хочет ли он окончить войну для устройства внутренних дел или для приготовления к датской войне, или хочет играть роль посредника между воюющими державами». Не менее важное задание барону состояло в том, чтоб сеять недоверие между саксонскими и австрийскими дворами, с одной стороны, и русским — с другой.

Двадцатишестилетний Гольц, несмотря на свою молодость, оказался умным и ловким дипломатом и быстро добился беспредельного к себе доверия императора. Но после отъезда Гольца в Петербург прусского короля одолевали сомнения: «На каком основании можно было предполагать, что переговоры в Петербурге примут благоприятный оборот? Дворы версальский и венский гарантировали Пруссию покойной императрице; русские спокойно владели ею; молодой государь, вступивший на престол, откажется ли сам собою от завоевания, которое ему обеспечено союзниками? Любостяжание или слава, какую бросает на начало царствования великое приобретение, не удержат ли его? Для кого, для чего, по какому побуждению он откажется от него? Все эти трудные для разрешения вопросы наполняли дух неизвестностью относительно будущего. Но исход дела был более счастлив, чем как можно было ожидать. Так трудно угадать причины второстепенные и распознавать различные пружины, определяющие волю человеческую. Оказалось, что Петр III имел превосходное сердце и такие благородные и возвышенные чувства, каких обыкновенно не бывает у государей. Удовлетворяя всем желаниям короля, он пошел даже далее того, чего можно было ожидать».

Худ. Антропов Алексей Петрович. Портрет Петра III. 1762 г.

Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва