Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Два года спустя мать привезла обоих старших сыновей, Николая и Петра, в Санкт-Петербург. Николая устроили в государственный горный институт, а Петра — в училище правоведения, которое готовило мальчиков для государственной службы. Николай жил в семье друзей, а Петру пришлось жить в интернате с чужими мальчиками. Ах, как он цеплялся за матушку, когда она в спешке садилась в экипаж, оставляя его одного с незнакомыми детьми. А мать своими тонкими, холодными, прекрасными руками оторвала его горячие руки от своих плеч: «Будь разумным, Пьер!» Он вскочил было на подножку, когда экипаж уже тронулся, но один из учителей удержал его.

Сколько времени прошло между этим злосчастным днем и злосчастнейшим из дней, когда он был допущен к умирающей матери? Он застал ее уже без сознания и сильно изменившейся. Между этими двумя болезненными событиями прошли, по расчетам Петра Ильича, четыре года, поскольку в училище правоведения он поступил в 1850 году, а красавица матушка умерла от холеры в 1854-м.

Уже тогда четырнадцатилетний мальчик, оцепеневший от боли и ужаса, почувствовал то, что еще более отчетливо чувствовал стареющий композитор, которого ни одна тема не занимала и не поглощала так, как тема смерти: скоропостижная и мучительная смерть матери была окружена какой-то тайной. В кругу родственников и знакомых прошел слух, что Александра Андреевна Чайковская сама желала смерти. Она искала смерти и провоцировала ее. Она собственноручно вызвала ее, поднеся к губам стакан с заведомо смертоносной водой. Значит, она поступила так с тоски, и возникшие слухи оказались невероятно живучими и назойливыми. Молодая женщина на глазах становилась все более мрачной и подавленной. Ее чрезмерно предприимчивый муж, который тогда тоже заразился холерой, но выздоровел и прожил еще двадцать пять лет, лишился своего состояния и под влиянием скверных друзей все больше увязал в легкомысленных и рискованных аферах. Теперь грозила еще и бедность! И без того подавленная супруга решила, что с нее хватит. Тут и подвернулась эпидемия холеры. Пары глотков воды было достаточно…

На открытое самоубийство она бы не решилась, поскольку была набожна. Но Бог еще никогда никому не запрещал выпить стакан воды. А уж отравлена вода или нет — это Его дело, по крайней мере сама она ничего туда не добавляла и решение осталось за Ним. Он свое решение принял и послал матушке судороги и прочие мерзкие напасти, придал ее лицу землистый оттенок, а потом сделал его восковым и наградил какой-то чужой, недоступной красотой. Тогда она уже отмучилась.

Мать сознательно стремилась к смерти. «Боже, пусть я всегда буду с маменькой! Я хочу быть послушным, я всегда хочу быть с ней!»

Юный Петр вынужден был вернуться в училище правоведения. Между тем жил он тогда уже не в интернате. Отец снова снял в Петербурге квартиру, в которой нашлось место и для сыновей. В квартире стоял жизнерадостный галдеж, производимый маленькими близнецами Анатолием и Модестом. И вообще, жизнь после смерти матушки не стала тоскливой. Однако именно в минуты веселья Петра нередко охватывало смутное и болезненное чувство, как будто веселье — это нечто непристойное и запретное. («Я должен следовать за маменькой!»)

Дела семьи Чайковских даже, казалось, пошли в гору. Финансовое положение неугомонного папеньки несколько улучшилось. Летом семья выезжала за город, на дачу, где жилось весело. Присутствие молодых девиц — Зинаиды, старшей сводной сестры Петра, его двоюродных сестер Лидии и Анны, дочерей многодетного дядюшки Петра Петровича, к которому позднее предстояло переселиться всему семейству, и младшей сестры Александры, которую все называли Сашей, — привлекало к дому молодых людей.

Петр с удовольствием общался с девушками, у него с ними было намного больше общего, чем с лихими молодыми людьми, которые стали регулярно появляться на даче в качестве ухажеров. С девушками Петр был на равных, вместе с ними он играл, танцевал, лакомился сладостями и занимался рукоделием. Он очень привязался к своей сестре Саше, которую обожал, потому что у нее были такие же глаза и почти такие же красивые руки, как у маменьки. Он любил и свою кузину Анну, с которой самозабвенно играл в прятки или занимался рукоделием. Ему намного больше было по душе дружить с девушками, чем с мальчишками из училища правоведения, грубоватыми и всегда готовыми затеять драку. Петр же ссор не выносил, он был нрава кроткого и уживчивого.

Однако ни одна из девушек не имела над ним и частицы той власти, которой пользовался один из его приятелей по училищу по фамилии Апухтин.