Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Вот заиграла музыка, и с легким шелестом поднимается красный вышитый занавес, открывая ярко освещенную сцену. То, что происходит потом, представляется одинокому юноше в далекой провинции куда более красочным, чем государю в бархатном кресле. Юноша прочел и либретто, и партитуру, но его фантазия не ограничена прочитанным, она щедро дополняет, приукрашивает, обогащает. Его фантазии ничем не отличались от видений ребенка, которому вечером рассказали сказку, волшебные персонажи которой ночью оживают в его затемненной комнатке. Принцесса Аврора в воображении юного Владимира в Каменке была куда прекраснее, чем прима-балерина, исполняющая ее роль на сцене Императорского театра в Санкт-Петербурге. Фей, прибывших на крещение Авроры, он представлял себе бестелесными, волшебными созданиями, обладающими неземной грацией, добротой и всемогущим разумом. При мысли о злой фее Карабос, причудливо прыгающей по сцене, проклиная Аврору, он испытывал страх, сменяющийся благодарностью в адрес доброй и энергичной феи Сирени за то, что та смягчила проклятие Карабос и позволила принцу Дезире разбудить спящую принцессу рыцарским поцелуем и спасти ее в конце второго акта. В третьем акте сыграли свадьбу. Занавес упал под праздничные фанфары, скрывая от зрителей блистающих фей, королевское семейство, придворных и гвардейцев.

Аристократия в ложах первого яруса заняла выжидательную позицию: как понравился спектакль его величеству? Его величество изволили поаплодировать, но всего пару раз и со скучающим выражением лица. Соответственно аплодисменты с первого яруса тоже были сдержанными. «До французского балета им еще далеко, — перешептывались в ложах. — Его величество предпочитают французский балет. Его величество восприняли „Спящую красавицу“ довольно холодно».

Между тем государь приказал послать за директором Всеволожским, балетмейстером Петипа и композитором Чайковским. Петр Ильич, потеющий в тесном фраке, с багровым лицом, низко поклонился бархатному креслу в середине первого ряда. Он был так взволнован, что не мог разглядеть лица государя, оно расплывалось перед его затуманенным взором. Как из-за дымовой завесы, он услышал гнусавый голос: «Merci, mon cher. C’était assez jolie»[14].

Государь всея Руси, его императорское величество Александр III, преемник Александра II, погибшего от руки мальчишки 13 марта 1881 года, изволили изречь: «C’était assez jolie». Ничего особенного, сдержанная похвала. И ради этого Петр Ильич страдал, день и ночь трудился; ради этого директор Всеволожский вложил огромную сумму денег в дорогую постановку; ради этого балетмейстер Петипа потел на бесконечных репетициях, неустанно и вдохновенно демонстрируя вновь и вновь, как убедительнее танцевать фею. «C’était assez jolie».

Петр Ильич, едва слышно покряхтывая, выпрямился из глубокого поклона. Он был свободен, короткая аудиенция была закончена. Униженный композитор зашагал прочь — смущенный светский человек в тесном фраке.

«Я хочу уехать, — думал он. — Я сегодня же уеду. Оказаться бы где угодно, лучше всего — нигде, только не здесь».

Весна во Флоренции была чудной. Мартовская ночь благоухала.

Петр Ильич вышел из кабинета на маленький балкончик. Он только что вернулся из оперного театра. Поверх фрачных брюк и накрахмаленной рубашки он накинул халат из верблюжьей шерсти. Лакированные туфли были ему тесноваты и жали.

«Надо бы надеть тапки, — подумал он. — Какое облегчение — снять эти проклятые туфли». Но за тапками в спальню он так и не пошел. Так и остался стоять, опираясь локтями на каменный парапет, уткнувшись лицом в ладони. «Звезды здесь светят намного ярче, чем дома, в России, — подумал Петр Ильич, тяжело вздыхая. — И запахи здесь намного острее и слаще. Во Фроловском, наверное, еще лежит снег. Но в некоторых местах он уже подтаял, и там пробиваются маленькие, бледненькие и такие трогательные цветочки. Я собираюсь наклониться, чтобы их сорвать, а рядом со мной какое-то юное создание пытается лепить снежки из мокрого снега. И почему я не в России? Я хочу дотронуться до березки рукой, да, я так хочу коснуться пальцами ее прохладной коры. В мире нет ничего приятнее на ощупь, чем ствол березки ранней весной. Это сумасбродство с моей стороны — все эти ненужные поездки. Только дома я могу полной грудью дышать. Я видеть не могу эти кипарисы и эти мраморные статуи. Все эти сладкие запахи мне не только не нравятся, меня от них с души воротит. Я даже не знаю, что за цветы так благоухают. А во Фроловском я знаю каждое растение.