Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Ровно в час подали обед — дни во Фроловском были точно расписаны. Петр Ильич попросил повариху, толстую немку, приготовить любимые блюда Владимира. Алексей торжественно подавал их: рыбу в белом соусе с грибами и блинчики по австрийскому рецепту. Как юноша, так и его стареющий дядюшка отличались отменным аппетитом. Столовая, служившая также гостиной и прихожей, была вместительной и просторной, окно было распахнуто, и из сада доносился цветочный аромат. Владимир снял сюртук, и в разрезе открытой рубахи видна была его шея.

— Ты извини, что я в таком небрежном виде, — благовоспитанно обратился он к дядюшке, — но я так рад, что теперь лето…

— Я тоже рад лету, — ответил Петр Ильич.

На протяжении всего обеда Владимир говорил о солнце и о том, как он счастлив, что солнце такое жаркое.

— Я так мерз, — говорил он. — Я всю зиму кашлял, а зима была такая длинная. Это просто чудесно, что теперь по-настоящему тепло.

После обеда настало время большой прогулки. Когда Петр Ильич был во Фроловском один, он обычно брал с собой листки бумаги, которые распихивал по карманам. На ходу он делал заметки, записывал музыкальную строфу или набросок письма. «Завтра мне опять придется брать с собой бумагу», — подумал он. Но сегодня с ним еще был Боб.

Пейзаж во Фроловском не отличался особым разнообразием, местность была плоской, можно сказать, скучной. Но Петр Ильич любил простор полей, любил редкие группы березок и маленькие темные пруды на окраине леса.

— Жаль только, что они и здесь уже начинают безжалостно вырубать лес, — говорил он. — В итоге все будет как в Майданове: они испоганят природу и меня выживут.

С подобных жалоб, рождающихся при виде редеющего леса, начиналась почти каждая прогулка. И сегодня Петр Ильич затронул эту тему, но скорее бегло, из чувства долга и для поддержания беседы.

— Хорошо еще, что они наши березки не тронули, — ответил Владимир, и они вместе порадовались своим березкам.

Потом они несколько минут шли молча. Боб срезал прут и на ходу чертил им фигуры на песчаной дороге.

— Ты чем-то опечален? — сказал Петр Ильич Владимиру, который шел, опустив голову. — Небось, опять все утро читал мрачные вещи? Признавайся! Снова одного из современных французов читал?

Они часто спорили о французских натуралистах. Владимир, впечатленный общественно-критическим радикализмом, восхищался Золя и его школой, а Петра Ильича отталкивала «искусственная простота», которая раздражала его не меньше, чем «перезвон фраз, эпитетов и антитез» у Виктора Гюго.

— Жизнь — несомненно штука сложная и не всегда радостная, — объяснял он, — но и не такая уж мрачная, грязносерая, как описывают ее эти натуралисты. Я недавно прочел «La Bête Humaine»[16] Золя. Как это мерзко! Детектив, напичканный непристойностями! Литературный стиль этих людей заключается в том, что они каждую деталь покрывают слоем грязи. Между прочим, именно поэтому их так легко имитировать.

— Ну тогда имитируй, — потребовал Владимир. — Хочу хоть раз услышать твою имитацию!

Петр Ильич рассмеялся:

— Что может быть проще! — Он остановился на проселочной дороге. — Как бы описал представитель школы Золя мой одинокий ужин во Фроловском? — спросил он вызывающе. — Приблизительно так, — и начал декламировать:

«Une serviette de table négligement attachée à son cou, il dégustait. Tout autour, des mouches, avides, grouillantes, d’un noir inquiétant, volaient. Nul bruit, sinon un claquement des mâchoires énervant. Une odeur moite, fétide, écourante, lourde, répandait un je ne sais quoi d’animal, de carnacier dans l’air. Point de lumière. Un rayon de soleil couchant, pénétrant comme par hazard dans la chambre nue et basse éclairait par-ci, par-là, tantôt la figure blême du maître engurgitant sa soupe, tantôt celle du valet, moustachue à traits kalmouks, stupide et rampante. On devinait un idiot servi par un idiot. 9 heures. Un morne silence régnait. Les mouches fatiguées, somnolantes, devenues moins agitées, se dispersaient. Et là-bas, par la fenêtre, on voyanit une lune grimaçante, énorme, rouge, surgir sur l’horizon embrasé. Il mangeait, il mangeait mangeait toujours. Puis, L’estomac bourré, la face écarlate, l’œil hagard, il se leva et sortit…»[17]

— Прелестно и очень талантливо! — смеялся Владимир. — Причем превосходно передана атмосфера твоего дома! — Он взял Петра Ильича под руку, и они зашагали дальше. — Тебе следовало бы написать светский роман вместо того, чтобы все время сочинять музыку!

— Покорнейше благодарю, — возмутился Петр Ильич, — и светское общество тоже покорнейше благодарит. Да, если бы общество соответствовало описаниям современных критиков, то жизнь наша была бы еще мрачнее и тоскливее, чем нам кажется.