Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Юный Владимир вместе со своим знаменитым дядюшкой покинул усадьбу в Каменке под Киевом, где его несчастная мать, неподвижная и упрямо страдающая, завершала свой немой диалог со строгим Всевышним. Владимир провел зиму в Петербурге, сопровождая композитора в Москву и во Фроловское. Теперь он на самом деле принимал участие в его жизни. Городская жизнь в своей увлекательной реальности, разделенная с обожаемым и восхитительным Петром Ильичом, по своей насыщенности нисколько не уступала той, которую он создал в своем воображении в долгие часы мечтаний. Вся зима была для него сплошным праздником, чудесным, хотя и утомительным приключением. С одинаковым рвением, свойственным молодости, он с головой окунулся как в развлечения, так и в политику. Ночные клубы, где пьяные офицеры разбивают о стену бутылки шампанского, а французские шансоньетки задирают ноги, привлекали его не меньше, чем тайные политические сходки, в которых он не без опасений и к собственному изумлению принимал активное участие.

Юноша постоянно находился во взбудораженном состоянии — от оживленных дискуссий с товарищами на всевозможные темы, от музыки, услышанной на оперных вечерах и концертах, от общения с Петром Ильичом, от женских фигур, жестов и духов. Зима пролетела, как прекрасный сон. Каждый день был до предела заполнен впечатлениями, событиями, сюрпризами, большими и маленькими радостями. А какой бесконечно длинной казалась зима в Каменке! Теперь дни были более насыщенными, недели и месяцы сменяли друг друга в ускоренном темпе. Уже наступил март 1891 года.

Петр Ильич некоторое время пробыл во Фроловском один, что было редким исключением. У него было много работы: нужно было сделать наброски к балету и одноактной опере, которые заказал ему директор Императорского оперного театра. Теперь он собирался всего на пару дней заехать в Санкт-Петербург, потом через Берлин добраться до Парижа, чтобы из Ле-Авра морским путем отправиться в Америку. После долгих споров и продолжительной переписки он все-таки решил дать свое согласие на гастроли в Америке.

— Это будет ужасно. Американцы просто хотят надо мной посмеяться. Это какое-то недоразумение, что они вообще меня пригласили, да еще такие крупные деньги предлагают. Они думают, что я представляю новейшую русскую музыку. Все дело в том, что господа в Нью-Йорке не читали мудрых статей Цезаря Кюи, а следовательно, не знают, что никакой я не подлинный славянин, а помесь парижского сочинителя балетов, немецкого меланхолика и дикого азиата… Но мне деньги нужны, — объяснял он, хрипло посмеиваясь.

В своем номере в гостинице «Россия» он устроил небольшую вечеринку, прощальный ужин для Боба и его друзей перед долгой разлукой, перед поездкой в Америку. Все пришли прямо из оперного театра, в основном молодежь: несколько студентов, музыкантов и курсантов, все во фраках или в форме. Алексей и один из официантов гостиницы подавали гостям шампанское и икру. Глядя, как Алексей открывает очередную бутылку шампанского, Петр Ильич вдруг подумал: «Боже мой, какой же мне завтра утром представят счет… Эта зима с Бобом была самой накладной в моей жизни… И, наверное, самой прекрасной… Но куда подевался обширный гонорар за „Пиковую даму“? Весь растрачен, весь без остатка. А ведь Юргенсон заплатил мне аванс в пять тысяч рублей… И сколько копеек у меня от него осталось? Если я не привезу из Америки толстую пачку долларов, то я разорен, и мне придется сдать в ломбард все: и шубу, и часы…»

Кто-то из молодых людей открыл окно.

— Здесь так накурено, а на улице уже чувствуется март. Весна хороша в самом начале… — говорил молодой граф Лютке, высокий и элегантный юноша с моноклем. У него было овальное, красивое, но довольно невыразительное лицо.

Он и его брат, тоже находившийся в числе присутствующих, были самыми лихими и жизнерадостными из всех друзей Владимира. Они держали лошадей и карету, у них были настоящие долги и настоящие любовницы, они были вхожи при дворе и относились к золотой молодежи столицы. В глубине души Владимир гордился дружбой с ними, хотя и осуждал их бездуховность и легкомысленный образ жизни.

Вдруг все заговорили о петербургской весне, какая она прекрасная и упоительная в самом своем начале. Все они любили город, в котором жили, в котором проходила их молодость.

— Ах, — произнес один из присутствующих, мечтательный юноша в плохо скроенном фраке, явно сшитом не у самого лучшего портного, — ах, скоро уже наступят и белые ночи, когда можно в полночь гулять по Невскому проспекту, когда небо и вода светятся одинаковым таинственным светом, а в воздухе витает пряный запах незнакомых цветов… А навстречу идет… стройная такая барышня! Настенька!