Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

У всех без исключения молодых людей на лице появилась растроганная улыбка, ведь каждый из них несомненно читал книгу, на которую намекал молодой человек в дешевом фраке, — фантастический роман Достоевского «Белые ночи». Для молодежи это было само собой разумеющимся, даже элегантные братья Лютке делали вид, что знают, о чем идет речь. Даже они считали нужным проявлять интерес к меланхоличным и опасным настроениям, к удивительно восторженному, окрыленному нежностью и скованному безнадежностью восприятию жизни, свойственному оторванным от общества существам, живущим в забытых богом закоулках Петербурга, считающим себя даже не людьми, а какими-то человекоподобными существами. «В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом. В этих углах, милая Настенька, выживается как будто совсем другая жизнь». Но и в этих углах, или именно в них, с особой остротой ощущается это сладко-горькое, хрупкое, робкое, наполненное нежными соблазнами начало русской весны, во власти которой холодный и тусклый город Санкт-Петербург волшебно преображается, подобно невзрачной, уродливой барышне, которая вдруг за одну ночь расцветает, хорошеет, наливается румянцем. Конечно же, это счастье мимолетно, и оно ускользает, как только пытаешься его удержать.

— Нигде это мучительное весеннее волшебство не описано так живо, как в «Белых ночах», — продолжал мечтатель, который явно не принадлежал к золотой молодежи и наверняка считал себя одним из меланхоличных, болтливых, восторженных, нелепо-трагичных персонажей Достоевского.

— Я, когда читал эту книгу в первый раз, без ума влюбился в Настеньку, — признался Владимир. Его узкое лицо с подвижным ртом и копной темных волос, оттеняемое высоким воротником выходного костюма, казалось особенно нежным и юным и в то же время несколько усталым. — Да, я точно представлял себе, как все произошло и как это было упоительно. Ночью, на набережной канала, где обычно в это время суток не встретишь ни души, мне является Настенька. Сейчас она расскажет мне печальную историю своей юности: про бабушку, с которой она проводит день за днем, приколотая к ней швейными булавками, о прекрасном юноше, который водил ее в театр и клялся в вечной верности, который исчез и возвращения которого она ждет… — Владимир в смятении замолчал.

Один из его юных друзей засмеялся:

— Наш маленький Боб влюблен в Настеньку из Санкт-Петербурга. Он же все еще краснеет, как только на него посмотрит какая-нибудь дама, а уж если она ему улыбнется, он просто готов провалиться сквозь землю от смущения и восторга.

— Вот он и сейчас покраснел от того, что мы об этом говорим, — весело заметил один из братьев Лютке.

— Тебе нравятся петербургские барышни? — нежным, тихим голосом спросил Петр Ильич. — Они лучше фроловских?

Все засмеялись над нелепой мыслью о фроловских барышнях, а один из молодых людей в форме курсанта воскликнул:

— Еще как ему нравятся петербургские барышни! А с одной из них он уже неоднократно появлялся в свете. Она из хорошей семьи, знатной и богатой!

Владимир, покрасневший еще больше, замахал на него руками, чтобы тот замолчал.

— Довольно, довольно! — добавил он гневно, — вы по весне болтливые больно стали!

— Зима еще толком не закончилась, а тут уже совсем майские настроения царят, — произнес Петр Ильич с печальной улыбкой. — Вам так не терпится избавиться от зимы, вы готовы ее тут же забыть, а ведь эта зима была не такой уж плохой… — И он чуть ли не умоляюще посмотрел на Владимира.

— Зима была превосходная, — подтвердил Владимир в ответ, глядя на Петра Ильича.

— Колоссальный сезон, — удовлетворенно констатировал один из братьев Лютке с видом знатока.

— Правда, не обошлось без волнений! — засмеялся Владимир, и Петр Ильич засмеялся вместе с ним.

Вдруг все наперебой заговорили о событиях прошедшего сезона. В некоторых из них приняли участие абсолютно все: к ним относились, например, премьера «Пиковой дамы» в начале декабря, ставшая событием особого значения и имевшая в свете головокружительный успех, постановка «Гамлета» в Михайловском театре, бенефис Люсьена Гюитри с музыкой Чайковского, а также благотворительный концерт Женского патриотического общества, где Петру Ильичу, оказавшемуся на заднем плане, в тени знаменитого дуэта братьев Решке и еще более знаменитой мадам Мельбы, пришлось дирижировать Третьей сюитой перед ничего не смыслящей в музыке и страдающей снобизмом публикой.