Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Особое внимание в записке Кропоткина уделено российским рабочим. Он прекрасно отдает себе отчет в их отличии от западноевропейских. Главным фактором служит наличие массы работников, которые живут и работают на городских фабриках только часть года, но при этом сохраняют надел в деревне и связи со своим сельским окружением. Этот промежуточный, гибкий и мобильный социальный слой, по мнению революционера, – самая благодатная почва для агитации. «Представляя подвижный элемент из крестьянской среды, элемент, избавленный от консервативного влияния семьи наконец людей, несколько более присмотревшихся к разным житейским отношениям, а вместе с тем – элемент, когда возвращается назад, в село, представляет прекрасную, а в большинстве случаев и весьма восприимчивую почву, и средство для распространения социальных идей. Наконец все они живут не в одиночку, как заводские рабочие, а артелями, что значительно облегчает знакомство с большим кругом людей»[549]. Из них могут вырастать затем инициаторы сельских кружков. Подготовка народных агитаторов – важнейшее направление работы, для этого необходимо читать лекции, вести занятия и распространять литературу.

Характеризуя отношение революционеров к различным социальным движениям и формам организации, Кропоткин считает бессмысленной работу, направленную на укрепление артелей или потребительских кооперативов, зато считает полезными кассы взаимопомощи и создание рабочих коммун. Местные протесты против начальства на фабрике или по месту жительства могут сыграть важную воспитательную роль и помочь деятельности народных агитаторов. Однако такие волнения – обоюдоострое оружие, так как они могут приводить также к ужесточению репрессий, а прямое участие в них требует огромного напряжения сил еще не окрепшей организации; в то же время просто стоять в стороне – подчас невозможно и неправильно.

Учитывая то, что позднее Кропоткину предстояло превратиться в одного из защитников синдикалистской тактики анархистского движения, интересно его суждение 1873 года о роли рабочей забастовочной борьбы. С одной стороны, подчеркивает он, никакие стачки не в состоянии улучшить положение трудящихся надолго; всякое повышение зарплаты или улучшение условий труда носят временный характер и потом могут быть отняты. В то же время в Западной Европе забастовка превратилась в чуть ли не единственное средство добиться мало-мальски сносного существования для человека труда. «Должна ли, следовательно, у нас стачка пропагандироваться так же, как последние 20–30 лет она пропагандировалась в Западной Европе?» – спрашивает Кропоткин. И отвечает, что сравнение с Европой в данном случае неправильно. На Западе забастовочная традиция складывалась столетиями и существуют мощные профсоюзы; в России этого нет. С другой стороны, теперь уже на повестку дня встает вопрос не о частичных улучшениях, а о «передаче орудий труда в пользование самих рабочих». Следует ли в этих новых условиях, «когда задача поставлена широко, трудиться над созданием организации, которая на Западе создалась в то время, когда задача становилась об улучшении быта, а не о коренном преобразовании? Ответ неизбежен и однозначен: нет!»[550]. Профсоюзы не нужны. Это был, повторим еще раз, ответ 1873 года. Через тридцать лет Петр Алексеевич даст уже другой – в том числе применительно и к России!

Однако уже и теперь, в записке, Кропоткин считает, что вспыхнувшие забастовки могут быть полезны, если не являются самоцелью, – прежде всего не как средство добиться улучшений, а с «воспитательной точки зрения». Ведь «всякая стачка приучает к общему ведению дела, к распределению обязанностей, выделяет наиболее талантливых и преданных общему делу людей; наконец, заставляет прочих узнать этих людей и усилить их влияние. Поэтому, – продолжает Кропоткин, – мы полагаем, что не следовало бы, если бы имелись силы, упускать ни одной стачки без того, чтобы народные деятели не принимали в ней, по возможности, деятельного участия». Кажется, что здесь мы уже видим зародыш синдикалистского отношения к забастовке как к «гимнастике революции», однако Петр Алексеевич тут же добавляет: «Но нарочно ради этого возбуждать стачки со всеми их ужасными последствиями для рабочих в случае неудачи (лишениями, голодом, растратою последних грошовых сбережений) мы считаем положительно невозможным»[551]. В преимущественно крестьянской России 1873 года он остается в первую очередь все еще крестьянским революционером.