Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Разногласия касались целого ряда пунктов и положений. Большинство участников кружка не разделяли антигосударственные, анархистские воззрения Кропоткина. Возражения встретили его предложение о вооружении крестьянства и бакунистское бунтарство[555]. «Когда мне поручили составить программу нашего кружка и я ставил целью достижения крестьянского восстания и намечал захват земли и всей собственности, на моей стороне были только Перовская, Кравчинский, Тихомиров и Чарушин. Но все мы были социалистами», – писал он позднее в мемуарах[556]. На обсуждении своих программных документов Петр Алексеевич показал себя еще большим бунтарем. «Я помню, как во время обсуждения его записки П. А. [Кропоткин] предлагал и горячо защищал идею организации боевых крестьянских дружин для открытых вооруженных выступлений, чтобы они своей кровью лучше запечатлели в уме и сердце народа эти проявления народного протеста и таким путем постепенно революционизировали массы»[557], – вспоминал Чарушин. Но идеи подготовки партизанской войны крестьян не встретили поддержки большинства «чайковцев».

Трудно сказать, в какой мере Петру Алексеевичу удалось действительно убедить своих товарищей по кружку, а в какой они дали согласие на предложенную программу потому, что никто просто не брался предложить другую, а Кропоткин сумел изложить конкретные вопросы с достаточной объективностью и знанием дела. Во всяком случае, его биограф Мартин Миллер ссылается на свидетельства и воспоминания, которые не совпадают с картиной, изложенной самим Кропоткиным. Тот же Чарушин, которого Петр Алексеевич называл в числе своих единомышленников в кружке, не считал себя анархистом; позднее, как и Александра Корнилова, он утверждал, что программа так и не была принята. Корниловой и Тихомирову казалось к тому же, что Кропоткин рассуждает и аргументирует в большей степени как европеец, абсолютизируя опыт Западной Европы…[558]

Как бы то ни было, одобрение программы, предложенной Кропоткиным, хотя бы в общих чертах отражало его авторитет в среде русских революционеров-социалистов 1870-х годов, хотя его, разумеется, ни в коем случае нельзя воспринимать как их бесспорного лидера. Скорее можно сказать, что он был, пожалуй, наиболее теоретически развитым – и одновременно одним из наиболее деятельных и активных из них, во многом опередив своих товарищей по борьбе.

* * *

Кроме брата Александра, Петр не посвящал других родных в свою революционную деятельность. Он по-прежнему развлекал племянницу Катю. В сохранившемся письме за февраль 1874 года, подписанном «твой дядька бородатый», он восхищается ее «хорошею мордочкою» на присланной фотографии. «Крепко, крепко тебя целую, моя милая дютенка»…[559]

Как вспоминала позднее Екатерина Половцова, ее мать догадывалась о том, чем именно занимается дядя Петя. Но как только она пыталась расспросить его о чем-то таком, тут же получала шутливый ответ с улыбкой на устах. «Зачем тебе, Ленок, об этом знать! Ты и так мила и очаровательна!»[560] – скажет Петя и погладит сестру по головке. А она, хоть и светская дама, тревожится, волнуется… Что поделаешь? Старался оградить боготворимую им сестру от неприятностей – от допросов, обысков, арестов – и все же не спас… После его прославленного побега из Николаевского госпиталя пришлось и ей недельку посидеть. Потом разобрались жандармы, поняли, что ничего Елена Алексеевна о революционерах не знает, да и отпустили…[561]

Увы! Работа Петра Алексеевича в Большом обществе пропаганды продолжалась недолго – менее двух лет, пусть даже таких лет. Вокруг революционеров все туже, все теснее сжималось полицейское кольцо. Уже в ноябре 1873 года полиция начала серию рейдов в Петербурге. За Нарвской заставой были арестованы Перовская, Синегуб и двое других активистов, пропагандистский центр в этом пригороде был разгромлен. «Мы основали новое поселение, еще дальше за городом в рабочем квартале, но и его пришлось скоро оставить. Среди рабочих шныряли шпионы и зорко следили за нами. В наших полушубках, с нашим крестьянским видом Дмитрий, Сергей и я пробирались незамеченными. Мы продолжали посещать кварталы, кишевшие жандармами и шпионами», – вспоминал Кропоткин[562].