Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

Я готовился к третьему выступлению, но до него дело так и не дошло. Гольд сообщил мне новость, которая подействовала на меня словно ведро холодной воды. По каким-то причинам, которые он излагал очень запутанно, мои выступления отменялись. Я был ошеломлен. Попытался добиться от Гольда определенного ответа, но так и не смог. «Обстоятельства сложились таким образом… — мямлил он. — Произошла досадная ошибка… Поправить ничего невозможно… Я очень сожалею…» В этот момент Гольд был совершенно не похож на себя прежнего — деловитого, уверенного, четко излагавшего свои соображения. «Да объясните же мне наконец, что именно помешало моим выступлениям! — выйдя из себя, вскричал я. — Публика принимает меня хорошо. Ничего предосудительного я не сделал. В то, что вы могли ошибиться так, чтобы были сорваны гастроли, я не верю, потому что успел хорошо вас узнать! В чем дело?!» «Дело в том, что вы не можете больше выступать в Лондоне», — ответил Гольд. Большего я от него добиться не смог. Положенную по контракту неустойку он выплатил мне беспрекословно.

Возвращаясь в Бухарест, я ломал голову и так, и эдак, пытаясь понять, почему сорвались мои гастроли. В чем я провинился? Что я сделал? Так и не смог понять. И никто из знакомых в Бухаресте не мог мне помочь. Гольда они не знали, могли только строить догадки. Наиболее правдивой показалась мне догадка Зиночки: «Он, должно быть, морфинист, — сказала она. — Вспомни П. (она назвала фамилию одного нашего рижского знакомого). Периоды активности чередуются у него с периодами упадка, когда он ни на что не способен, только ходить к берегу и смотреть на море. Это все от морфия. Видимо, у Гольда и наступил такой период». За неимением других версий я принял Зиночкину как единственно возможное объяснение случившегося и поклялся больше никогда, ни при каких обстоятельствах, ни на каких условиях не иметь дела с незнакомыми людьми. Нужен был мне этот Гольд! Лучше бы я съездил в Белград или еще куда! Меня приглашали в Белград, но пришлось отказаться, поскольку предстояло выступать в Лондоне.

От Гольда не было ни слуху, ни духу. Я же лелеял надежду на то, что рано или поздно получу от него письмо с внятным объяснением причины. Но причину мне объяснил совсем другой человек, театральный агент Шейнбаум, регулярно бывавший по делам в Лондоне. Оказалось, что одновременно со мною в Лондоне должна была выступать известная русская певица Н. Я не называю ее имени, поскольку не имею привычки сводить счеты с покойниками. Бог ей судья. Тем паче что перед смертью ей довелось много страдать. Узнав о том, что меня тепло приняли в «Бэк Гарден», Н. испугалась того, что мой успех может затмить ее гастроли. Она была честолюбивой и привыкла считать себя лучшей из лучших. А тут вдруг откуда ни возьмись вылезает какой-то Лещенко и норовит составить ей конкуренцию. Н. подкупила Гольда, чтобы тот отменил мои выступления. Она заплатила ему то, что он ожидал получить по нашему контракту, и еще щедро добавила «за беспокойство». Будучи богатой, Н. могла позволить себе такие траты тщеславия ради.

Однажды, будучи изрядно навеселе, Гольд в дружеском кругу entre nous[46] рассказал о том, как Н.[47] вынудила его сорвать мои гастроли. Разумеется, столь пикантный слух быстро разнесся по Лондону. Я написал Гольду письмо, в котором, не стесняясь в выражениях, высказал все, что о нем думал. Ответа, разумеется, не получил. Впрочем, на ответ я и не рассчитывал.

Неудавшаяся вербовка меня в Риге

Летом 1936 года я выступал на Рижском взморье[48]. У нас было принято каждое лето выезжать в Ригу для работы и встреч с друзьями. Я так привык к Риге, что она стала для меня третьим домом наряду с Кишиневом и Бухарестом.