Петрашевцы

Липранди чувствовал возможность относительно либеральных выводов, к которым придет комиссия, нервничал и писал для нее докладные записки, всячески раздувая «состав преступления» и всероссийскую опасность «дела». Самое обширное послание Липранди от 17 августа 1849 г. особенно подробно освещает главные мысли автора: открыто большое, с разветвлениями по всей России «общество пропаганды», жаждущее социально-политических преобразований и лишь нуждающееся для бунта в «физической силе», т. е. в привлечении народа к восстанию… Но на данном этапе корень зла — в идеях, и Липранди предлагал противопоставить «ложным» идеям не репрессии, не казни, а «истинные» идеи, т. е. вести планомерную и активную борьбу на ниве просвещения, учения, литературы.

Однако с первым положением Липранди не согласилась следственная комиссия, которая не нашла организованного «общества пропаганды» и всероссийских его разветвлений, а со вторым положением, точнее предположением, не согласились Николай I и его окружение: они все-таки предпочли репрессии; возможно, они понимали, что на ученой и литературной ниве проиграли бы свободное соревнование, Отношение правящих кругов к науке и просвещению великолепно отобразил Дубельт в уже цитировавшихся его записках: «В нашей России должны ученые поступать как аптекари, владеющие и благотворными, целительными средствами, и ядами — и отпускать ученость только по рецепту правительства».

Представители господствующих сословий, не отличающиеся нравственным здоровьем, не уверенные в прочности своего существования, готовы хвататься за любые возможности укрепить свои позиции: в этом отношении и политические враги, которые, казалось бы, только расшатывают устои, могут принести пользу. Еще один социально-политический парадокс: противник может оказаться выгодным при разваливающемся строе! Уже отмечалось выше, что Перовский и Липранди использовали наличие кружков петрашевцев для упрочения своего шатающегося престижа. Любопытно, что и некоторые деятели следственной комиссии пытались извлечь большую корысть из процесса, корысть, далеко выходившую за рамки личной наживы: тут воистину на первое место ставились классовые интересы.

Широко известно то напряженное внимание, которым сопровождали реакционные придворные круги каждый шаг, каждое слово подрастающего наследника Александра Николаевича, будущего Александра II: распространялись слухи о его мягкости, о либерализме, который внушался ему добросердечным воспитателем В. А. Жуковским. Крепостники серьезно беспокоились за судьбу режима и готовы были любым способом оттянуть восшествие на престол либерала (как они его трактовали), а может быть, даже и любым способом подмочить в глазах императора репутацию его старшего сына. И вот; оказывается, процесс над петрашевцами был использован и в этом направлении.

Ф. Н. Львов, сосланный в Сибирь, хотел сохранить для русской истории наиболее важные моменты следствия и суда над петрашевцами и пересылал соответствующие мемуарные материалы Герцену в Лондон. Герцен опубликовал большинство из них. В «Колоколе» от 1 августа 1862 г. появилась статья «Львов и Гагарин (Отрывок из записки о деле Петрашевского)», в которой со слов Львова, был рассказан следующий эпизод.

Член Государственного совета князь П. П. Гагарин, фактический глава следственной комиссии, вызвал однажды на допрос Львова и наедине стал соблазнять его прощением, которое нужно было купить ценой) крупного доносительства: «Скажите же, на кого вы надеялись?… как бы высоко, выше всех нас, исключительно ни было поставлено это лицо, назовите его!», И дал время на обдумывание. Львов путем умозаключений и перебора всех вариантов пришел к однозначному выводу: его провоцировали написать донос на наследника! Львов — участник ранних, допетрашевских, вечеров у Момбелли, в среде гвардейских офицеров, чьим дивизионным начальником был великий князь Александр Николаевич (именно он запретил вечера, узнав о них, но ведь можно было по-разному истолковать этот случай). Как отметил Герцен в предшествующем номере «Колокола» (15 июля 1862 г.), «носились слухи, что тогдашний наследник предостерег Момбелли и Львова». «Предостерег» это совсем не то, что «запретил». Вот кого запятнать хотелось Гагарину, связав наследника с петрашевцами. Герцен справедливо предполагает по этому поводу: «Что бы последовало за этим открытием? Повторилось ли бы дело царевича Алексея, или просто это было лакейское желание поссорить отца с сыном? Может быть, олигархическая партия действительно уже предвидела, что сын отнимет у нее рабов и хотела воспользоваться удобным случаем для того, чтобы заставить его отказаться от престола». Другое дело, что реальный наследник был далек не только от петрашевцев, но и от многих либеральных идей, внушавшихся ему Жуковским: например, именно он дал санкцию на заковывание в кандалы тех петрашевцев, которые запирались во время следствия, не отвечали должным образом на вопросы комиссии. Но сам факт провоцирования Львова (который, естественно, отказался от доноса) весьма знаменателен.

* * *