Петрашевцы

По намеченному сценарию прискакал фельдъегерь с царским «прощением», ружья опустили, троих в саванах отвязали от столбов — и снова зачитали уже реальные приговоры всем выведенным. Конечно, самая потрясающая, самая контрастная судьба оказалась у Пальма: вместо расстрела — освобождение прямо здесь, на плацу, лишь с переменой гвардейской службы на армейскую. Петрашевского здесь же заковали в кандалы (заковывали долго, неумело, Петрашевский сам взялся завершить эту жуткую операцию и проделал ее успешно). Воспользовавшись замешательством, Петрашевский попросил какого-то начальствующего генерала разрешения проститься с товарищами, тот от неожиданности не запретил, и Петрашевский тогда обошел весь ряд, каждого поцеловал, поклонился всем и сел в кибитку. В сопровождении фельдъегеря и жандарма он отправлялся в далекую сибирскую каторгу. Почти все товарищи больше его никогда не увидят.

Остальных вернули в крепость, петербуржцам разрешили свидания с родными и в течение ближайших дней тоже развезли по всей стране.

Судебные процессы над социалистами происходили и в Западной Европе, но там они, по крайней мере, могли получать относительно подробное и относительно объективное освещение в прессе. В России же, благодаря глубокой тайне, в которой протекало следствие над петрашевцами, общество питалось слухами, чаще всего совершенно фантастическими. В письме к гр. А. Д. Блудовой Хомяков сообщал 16 мая 1849 г.: «Что вам сказать про здешние толки об вашем северном коммунизме? Слухи об намерениях клубов внушают негодование, а молодость клубистов внушает сострадание. Вообще рассказы очень темны и иные очень забавны. Я уж не говорю об уничтожении всех церквей и пр. и пр.; но мне довелось слышать от одной барыни…, что клубисты хотели перерезать всех русских до единого, а для заселения России выписать французов, из которых один какой-то, которого имени она не знает, считается у них Магометом»[305].

Барыня, конечно, анекдотическая, но извращенные слухи бытовали не только в среде провинциальных невежд, до которых сведения о Фурье доходили в таком «мусульманском» облачении. И в столичных вельможных сферах случалось подобное. Любопытно при этом, что собственные вкусы и представления об алчности, о карьеризме переносились на благородных петрашевцев. П. А. Кузмин был ошарашен по выходе из крепости рассказами брата о сплетнях среди родственников: выдавалось за достоверное, что он, Павел Алексеевич, уже казнен, ибо он жаждал в будущем революционном правительстве места военного министра (и должен был его получить) и требовал смерти своего сослуживца, капитана Генерального штаба Кознакова, соперничества которого боялся[306].

Выше уже говорилось, что В. А. Энгельсов в статье «Петрашевский» приводил слухи, распространявшиеся в столичных дворянских кругах: «… в Петербурге ходили слухи, будто некоторые из них (петрашевцев. — Б. Е.) решили заколоть государя кинжалами в ночь на 21 апреля (3 мая) 1849 г. в публичном маскараде, который устраивался в зале дворянского собрания, и будто в этот вечер должна была быть лотерея, для чего они приготовили уже и билеты, на которых написаны были призывы к восстанию, — их они думали бросить в колесо. План Петербурга, где указаны были места для баррикад, был, говорят, найден у одного офицера. Передавали, что государь сказал коменданту Царского Села: «Представь себе, эти чудовища хотели не только убить меня, но и уничтожить всю мою семью»[307]. Как здесь причудливо перемешались правда и вымысел!

С другой стороны, Н. Г. Чернышевский-студент записал в своем дневнике от 25 апреля 1849 г. о сообщении родственника А. Ф. Раева: «… рассказывал о том, как взяла полиция тайная Ханыкова, Петрашевского, Дебу, Плещеева, Достоевских и т. д. — ужасно подлая и глупая, должно быть, история; эти скоты, вроде этих свиней Бутурлиных и т. д., Орлова и Дубельта и т. д., — должны были бы быть повешены. Как легко попасть в историю, — я, например, сам никогда не усомнился бы вмешаться в их общество и со временем, конечно, вмешался бы»[308].

Чернышевский, однако, уже начинал новый период в истории русского социализма — и это особая тема.

Глава 8 ЗНАЧЕНИЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ И ФИЛОСОФСКИХ ВОЗЗРЕНИЙ ПЕТРАШЕВЦЕВ В ИСТОРИИ РУССКОЙ МЫСЛИ И РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ

Как видно из печатных, письменных, устных выступлений петрашевцев, на первом месте у них стоили общественные проблемы; крепостное право и административные реформы. Но если западноевропейские утопические социалисты были принципиально аполитичными и противопоставляли свои идеи как чисто социальные и мирные политической борьбе, то петрашевцы относились к соотношению социального и политического более сложно. Они учитывали печальный опыт декабристов и осуждали узкокружковую политическую борьбу, авантюрные революционные акции без опоры на народ.