Два месяца пробежали как-то оголтело. И только последние несколько дней, когда Денис собирал чемоданы, время словно замедлилось. Он рассматривал свои винилы. Каждая пластинка была связана с чем-то особенным. Жаль, что придется их оставить.
– Мам… Мама…
Лидия вошла в его комнату.
– Ты только никому не отдавай. Слушай сама. Потом пригодятся.
Лидия смотрела на сына и не могла поверить, что через несколько дней он уедет. И когда они увидятся, одному Богу известно.
– Я и не собиралась никому отдавать. Все останется как при тебе. Ты куртку теплую обязательно возьми. Говорят, в Нью-Йорке холодная зима и ветрено.
– Возьму-возьму. А что ты там готовишь?
– Твой любимый суп.
– Грибной?
– Да, и котлеты. Хоть поешь нормально.
– Мам… Не переживай. Я там в кофейне буду подрабатывать. Голодным не останусь.
Всю ночь Денис пытался заснуть, но мысли, словно необузданные вихри, вертелись в голове. В результате он пролежал без сна до звонка будильника. Когда утром он вошел в кухню, Лидия уже суетилась у плиты.
– Я тут блинчики решила испечь.
Он подошел к матери и обнял ее.
– Ты у меня лучшая.
Они стояли в аэропорту перед входом в таможенную зону. Денис – с двумя чемоданами и гитарой.
– Да, не близкая дорога до Нью-Йорка. Ты только мне напиши сначала из Франкфурта, а потом сразу, как долетишь.
– Напишу… Напишу… да успокойся, мамуль. Ну что ты.
– Сколько тебе там пересадки ждать? – Лидия еле сдерживала себя, чтобы не заплакать.
– Не переживай. Два часа – самое то, как раз успею. Это же здорово. Учиться еду. Мечта, да и только.
– Да… Да… прости меня. Это у меня нервное. Ничего не могу с собой поделать.
Денис обнял мать.
– Не переживай. Ты еще будешь мной гордиться.
– Я и так тобой горжусь.
– Вот и хорошо. Люблю тебя, мама. Спасибо тебе за все.
Он пошел не оглядываясь. Не хотел, чтобы она видела его слезы. Денис ехал в неизвестность и не хотел давать даже намека на то, что может повернуть назад.
Я люблю Лос-Анджелес. Я люблю Голливуд.
Он прекрасен. Все это – пластмасса, но я люблю пластмассу. Я хочу быть пластмассой.
Просторный зал Convention Center буквально взрывался эхом разносившихся голосов, и этот жужжащий гул перемешивался с громыхающим выступлением какой-то малоизвестной группы. Солистка, смазливая девица с густой челкой и неестественно длинными ногами, которые еще больше подчеркивала слишком короткая юбка, то и дело прикрывала глаза. В этот момент она была похожа на кающуюся Марию Магдалину, только худющую.
К дверям то и дело подъезжали «феррари» и «кадиллаки». На красной дорожке перед входом ждали одетые в черные костюмы и белые рубашки, словно пингвины, фотографы, готовые в любой момент выстрелить вспышкой своего аппарата. Ноябрь был на редкость теплым, даже для города Ангелов.
Лос-Анджелес весь сплетен из мини-городов со своей неповторимой атмосферой в единую агломерацию. Самый известный из них – Голливуд, о котором знает едва ли не каждый человек в любой точке мира. Город изо дня в день живет своей шумной и расточительной жизнью. Атмосфера роскоши, беспечности – и в то же время возможной опасности. Она угадывается в импульсивном дыхании мегаполиса. Уж слишком он притягателен. Город Ангелов предоставляет все, что принято называть «американской мечтой». Чтобы убедиться в этом, достаточно побывать между Дейтон-Уэйн и бульваром Санта-Моника, где сосредоточены самые дорогие магазины.
А в Беверли-Хиллз звезды могут неприкрыто демонстрировать свою звездность и вдохновлять примером тех, у кого все еще впереди.
В этот вечер город превзошел свои возможности и был переполнен числом знаменитостей и общим настроением почти экзистенциального веселья.
Группу выпустили специально для разогрева, и никто из присутствующих на вечеринке не видел их раньше. Это было по меньшей мере странно. Джордан, продюсер и организатор события, сорвал уже вторую за вечер дорожку кокса и отправлял в воздух странные движения правой рукой, изображая восторг, адресованный этому металлическому дребезжанию в сочетании с писклявым голосом солистки. Джордан был все еще интересным мужчиной, несмотря на излишнюю полноту и пристрастие к кокаину и виски. Он смешивал одно с другим, сохраняя способность вполне адекватно взаимодействовать с людьми. Даже отчетливо сформировавшиеся, словно размокшие фасолины, мешки под глазами не лишали его лицо природного мужского обаяния. Джордану нравился звенящий тембр певицы, а еще больше – ее маленькие, почти детские, груди и ровный круглый пупок на плоском животе. Он любил девиц. Чем глупее, тем лучше – чтобы смеялись, прямо хохотали, и никаких серьезных разговоров. Он превращался в обрюзгшего старика и осознавал, что лучше впереди уже точно не будет.