Петру Великому покорствует Персида

— «Мним, что не токмо всей Европе, — читал Шафиров, — но и иным отдалённым народам известно, как его царское величество, ныне благополучно государствующий Пётр Первый, побуждён острым и от натуры просвещённым своим разумом и новожелательством видеть европейские политизованные (обученный) государства, которых ни он, ни предки его ради необыкновения в том по прежним обычаям не видали, дабы при том... подданных своих к путешествию в чужие край и восприятию добрых нравов и к обучению потребных к тому языков возбудить...»

Тут раздался деликатный стук в дверь, пробудивший маркиза к реальности, и чередой вошли лакеи с подносами. Пётр Павлович был гурман, коим стал он после долгого сидения в аманатах в Семибашенном замке турецкой столицы. И, как все гурманы, любил и сам поесть, и гостей попотчевать.

Кампредону и прежде доводилось слышать, что Пётр затеял войну с опасным противником королём Карлом XII ради отвоевания исконных российских земель на севере и на западе, но, как все европейские дипломаты, относился к этому весьма скептически. Шафиров, как видно, немало покопался, дабы обосновать эти претензии.

   — Скажите, барон, вы предприняли своё сочинение по велению вашего государя?

Пётр Павлович кивнул — рот его был набит. Прожевав, он заметил:

   — Я приступил к собирательству летописных бумаг ещё тогда, когда шла война. Но изрядный толчок был даден гибелью короля Карла, сего воинственного паладина. Стало ясно, что его преемники вскоре иссякнут, ибо у них не было того пылу и жару, равно и желания продолжать войну. Так оно и вышло. Когда я доложил государю о своём замысле, он повелел ускорить работу, равно и поручил участвовать в заключении Ништадтского мира со шведом.

   — Я слышал, — осторожно продолжал маркиз, — что государь ваш поручил Макарову собирание материалов об истории этой войны и что он не перестаёт самолично заполнять страницы этой истории.

   — Выпейте, дражайший маркиз, это прекрасное вино — его прислали мне из герцогских подвалов. — И Пётр Павлович поднял свой бокал. — Ваше здоровье! — Нежный звон хрусталя аккомпанировал тосту. — Не правда ли, такого вина вы давно не пивали?

Маркизу пришлось согласиться — вино было действительно превосходно. Но его несколько удивило нежелание Шафирова отвечать на последний вопрос. Что это — ревность, завистливость? Неужто он видит в этом попытку умалить значение его собственного сочинения, столь верноподданно написанного, отодвинуть его в тень?

Наконец Пётр Павлович заговорил. И маркиз понял, что он и в самом деле видит некое умаление своего труда и своих заслуг. Он был очень самолюбив, Пётр Павлович Шафиров. Самолюбие его сильно возросло после возвращения из Царьграда. Он чувствовал себя героем, отвратившим благодаря своему дипломатическому искусству воинственные планы турецкого султана. О том же, что благодаря его хитрости и ловкости окружённая российская армия во главе с самим царём избежала унизительного плена, капитуляции, несмываемого позора, было известно всем... Он, а не канцлер Головкин играл первую скрипку в дипломатических сношениях благодаря знанию языков, этикета, таланту, наконец. Ему, Шафирову, полагалось бы быть канцлером по способностям и заслугам...

«Ему бы следовало не зарываться, — размышлял тем временем Кампредон. — Неужели он не понимает, что при всей разумности и практичности русского царя существует Рубикон, который он никогда не перейдёт. Этот Рубикон — происхождение. Происхождение, родовитость, корни. Как ни люб был царю Лефорт, этот дебошан французский[75], выше адмиральского чина он не поднялся. Какие могут быть претензии у крещёного еврея, корни которого бог знает где, но не в Русской земле. Он и так вознесён сверх всякой меры: вице-канцлер, тайный советник, президент коллегии, к царю вхож. Вся родня его устроена лучшим образом...»

   — Да, государь поручил сбор материалов Макарову, — заговорил наконец Шафиров с некоторой горечью в голосе. — Но сие понять можно: Макаров — лицо, приближённое к его величеству, через его руки проходят не только текущие бумаги, но и всё, что присылают по указам из древних книг и летописей. Первоначально замысел был такой: описать все события Северной войны. Но государь вышел из этого круга, задумавши описать все достопамятные происшествия в истории Руси. Я свою задачу исполнил с достойностью. — Голос Кафирова окреп, в нём явились самодовольные нотки. — Поглядим же, каково исполнят остальные.

   — Под остальными вы разумеете Макарова и государя? — невинным тоном задал вопрос маркиз.

   — Да, само собою, — запальчиво произнёс Пётр Павлович и осёкся. Он понял, что выдаёт себя с головой, что маркиз хоть и верный человек, но проговариваться и перед ним не следует, ибо по чистой случайности это может дойти до ушей государя. И что вообще грех ему роптать, ибо всё, что он ни задумывал, было исполнено.