Певцы Родины

"Во время стояния в лямке он поглощал меня и производил на меня

глубокое впечатление, - пишет Репин. - Была в лице его особая незлобивость

человека, стоящего неизмеримо выше своей среды. Так, думалось мне, когда

Эллада потеряла свою политическую независимость, богатые патриции железного

Рима на рынках, где торговали рабами, покупали себе ученых-философов для

воспитания своих детей. И вот философ, образованный на Платоне, Аристотеле,

Сократе, Пифагоре, загнанный в общую яму или пещеру с беглыми

преступниками-земляками, угонялся на Понт Эвксин-ский и там лежал на

солнцепеке, пока кто-нибудь покупал наконец его, 60-летнего старика".

Хочется обратить внимание на богатый язык Репина, на его великолепное

ассоциативное мышление и эрудицию - словом, на те слагаемые, без которых не

рождается понятие, высокое и чтимое народом, - художник.

Великий русский композитор Мусоргский пишет Репину:

"То-то вот, народ хочется сделать. Сплю и вижу его, ем и помышляю о

нем, пью - мерещится мне он, ощя, цельный, большой, неподкрашенный и без

сусального... Какая неистощимая... руда для хватки всего настоящего, жизнь

русского народа! Только ковырни - напляшешься, если истинный художник..."

"Бурлаки" имели европейский успех. Картина выставлялась на Венской

всемирной выставке 1873 года и на Парижской 1878 года. Немецкий критик Пехт

заявил, что нет другой такой жизненной и солнечной картины, как "Бурлаки".

Поль Манц писал: "Кисть Репина не имеет никакой претензии на

утонченность. Он написал своих "Бурлаков", нисколько не льстя им, быть

может, даже немножко с умышленною некрасивостью. Прудон, приходивший в

умиление перед "Каменоломщиками" Кур-бе, нашел бы здесь еще большую оказию

для своего одушевления... Репин пишет немного шершаво, но он тщательно

выражает и высказывает характер".

Нет нужды пересказывать все хвалебные отзывы крупнейших русских

деятелей культуры, видевших в "Бурлаках" явление новое, глубокое,

высокогражданственное. Правда, находились и недовольные. Им не нравилась

суровая панорама русского бытия, представленная живописцем.

"Протодьякон"

Протодьякон могуч. Все в нем, от размаха богатырских плеч, мощных

дланей, похожих на корневища вяза, до величественном бороды, черных густых

бровей, нависших над грозными очами с искорками дьявольского лукавства,

монументального багрового носа, - все в нем огромно, крепко сбито. Но

чугуевский Гарган-тюа не йросто физически громаден. В нем что-то от

микеланджеловского "Моисея" - древнее, библейское... Он возложил десницу на

свое неуемное чрево, взглянул на нас, грешных, и вот через мгновение на нас

рухнет обвалом - "многа-а-а-я ле-е-та". И от рыка его задрожат своды храма

божьего и сладко замрут сердца прихожан.

Но Репин не обомлел при виде этого монстра духовенства и православия.

Наоборот, все движения руки художника, все мазки его волшебной кисти,

покорные гению, послушно легли на полотно. Нет ничего лишнего в этом холсте.

Все краски, как бы заговоренные, согласно поют...

Разноголосый хор золотистых, коричневых, темно-красных тонов. Их голос

бархатист, звучен, глубок.

Прозрение... Так увидеть натуру живописец мог, только как бы заново

родившись, А ведь так и было. Пропутешествовав несколько лет по Италии,

Франции, налюбовавшись вволю великими творениями старых мастеров, Репин

приехал в родной Чугуев.

"Протодьякон". Язык этого полотна прост и сдержан и в то же время

темпераментен и свеж. В этом этюде, как его называли современники, как бы

вновь воскрес голос высокой классики в живописи - голос обобщенный,

человечный и правдивый.

Некоторые искусствоведы сравнивают язык Репина в "Протодьяконе" с

языком Рембрандта или Курбе. Но дело совсем не в том, на работы каких

великих реалистов и классиков в конечном счете похож этот холст. Передовая

художественная общественность приняла портрет как победу новой школы в

русской живописи.

Крамской так формулирует новую манеру Репина: "Он точно будто вдруг

осердится, распалится всей душой, схватит палитру и кисти и почнет писать по

холсту, словно в ярости какой-то. Никому из нас всех не сделать того, что

делает теперь он".

Мусоргский писал: "Да ведь это целая огнедышащая гора! А глаза

Варлаамищи так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти, какая

благодатная ширь!"

Но кое-кто думал по-иному, и картину не пустили на международную

выставку: де, мол, "лучше не выносить сор из избы"...

Но Репин есть Репин. И он решал всегда по-своему:

"Каждый раз с выпуском в свет новой вещи своей я слышу столько

противоположных мнений, порицаний, огорчений, советов, сожалений, сравнений

с прежними и всевозможных предпочтений, что если бы я имел страстное желание

руководствоваться общественным мнением, или мнением какого-нибудь кружка,

или еще уже - мнением одного какого-нибудь избранного человека, то и тогда,

во всех этих случаях, я был бы несчастным, забитым, не попавшим в такт,