Пф-ф, наука…

– Слушай, я же заметил тебя. Какой смысл теперь прятаться? Ты идешь за мной, ты следишь за мной? Ну и что с того? Может, лучше перекинемся парой слов?

Неужели показалось? Или это белка? Но даже если это белка – другой пациент при смерти или, пускай даже, персонаж этого мира, нарисованный компьютером образ, что с того? Все же это был хоть какой-то собеседник. Мог быть.

Леонид прислушался к своим ощущениям – отчаяние отступало, на его место пришла тоска. Что же, уже немногим проще.

– Я, кажется, застрял здесь. Ну, понимаешь, совсем застрял. – Пилот не спеша побрел в прежнем направлении,– Это, представь себе, достаточно страшно. Я даже не знаю, как обстоят дела там, в реальности. Знаешь, мне начало казаться, что я умер. Что мое тело на операционном столе скончалось, что врачи не справились, а я покойник. И все это мне только кажется. Может быть это раем или адом? Я как-то читал, что после смерти человек должен попадать на Страшный суд. И большие дядьки должны решать, был ли человек хорошим или плохим. Если человек прожил правильную жизнь, то его отправят в рай, а если плохую – в ад. Так вот, я не помню, как меня судили… Могло ли пройти слушанье заочно? Судя по всему, слушанье моего дела прошло заочно. Вот бы теперь еще знать, в раю я или в аду. Потому как, если это рай, то мне бы стоило начать получать удовольствие. А если ад, то я как бы, все правильно сейчас делаю. Подумать только, мир в котором я не могу навредить себе, не нуждаюсь в еде и питье мне представляется адом.

Леонид перемахнул через ствол поваленного дерева. Ствол этот был покрыт сухим теплым мхом и казался идеальным, чтобы присесть на него и отдохнуть после долгой дороги. Но усталости так и не ощущалось.

– А ладно, не бери в голову… Я в детстве любил гулять по лесу, это еще до того, как научился гонять на флаерах. Да, когда у меня появилась эта «адская машина», как ее называла мамка, я про все на свете позабыл. И про леса, и про рыбалку, и про учебу. – И немного грустно добавил,– даже про друзей. Всех старых друзей уже забыл. Но мне тогда лет двенадцать было. Я обычную школу на кадетскую сменил. И все старое осталось в прошлом. Все-все.

Ироничная улыбка появилась на лице парня.

– Не важно… Около нашего дома была березовая роща, за которой начинался сосновый бор. Настоящий лес, с болотами, зарослями малины и дикими животными. А вот елок там не росло. Или почти не росло. Однажды мы с пацанами… Нет, никого из них сейчас уже не вспомню. Даже как зовут не вспомню. Мы с пацанами нашли старую бомбу. Или мину. Знаешь, тогда она нам показалась громадной, но сейчас я бы сказал, что это был неразорвавшийся снаряд миномета. Старый проржавевший. А скорее всего даже болванка – рядом с нами была воинская часть, на которой могли проходить учения с устаревшими снарядами. Могли они стрелять из миномета снарядами без начинки? Могли. Но мог это быть и боевой снаряд, оставшийся после войны. Допустим, пролежал он лет двести, так никем и не обнаруженный.

Леонид сорвал какую-то веточку и ее кончиком собрал идеальную паутинку. Парень с досадой отметил, что паучья сеть по ощущениям была слишком прочной и не липкой.

– Зачем-то мы решили притащить эту бомбу домой. А теперь представь реакцию наших соседей, когда увидели, как орава малолеток пинками катит военную мину из леса! Ох, и досталось же нам тогда. Приезжали какие-то военные, видимо саперы. Не знаю, не помню, чем тогда все закончилось, забрали, наверное, они эту мину, и взорвали на полигоне от греха подальше. Но к чему это я? Знаешь, наверное, это первый раз, когда я мог умереть. То есть это мое первое воспоминание, когда я гипотетически был на волосок от смерти.

Леонид перестал высматривать своего слушателя. Увлеченный своими воспоминаниями он просто предполагал этого собеседника. И даже лучше, что он не перебивал. Наверное, парень перестал оглядываться еще и из-за того, что боялся обнаружить, что оранжевое ему просто показалось, и оно больше не мелькает между лесной зелени. Как ни крути, а разговаривать сам с собой он был не готов. Ему нужен был слушатель, настоящий или воображаемый.