Пианист

Я легко мог бы получить такую справку, но, как и с вакциной от тифа, только для себя одного. Никто из моих знакомых, даже с самыми влиятельными связями, не рассматривал идею добыть справки для всей моей семьи. Шесть бесплатных справок – на такое, разумеется, надеяться не следовало, но я не мог позволить себе заплатить за всех нас даже по самой низкой ставке. Мне платили за день работы, и заработанное мной мы проедали. Начало операции в гетто застало меня лишь с несколькими сотнями злотых в кармане. Я был угнетён своей беспомощностью и необходимостью наблюдать, как мои более состоятельные друзья легко обеспечили безопасность своим семьям. Нечёсаный, небритый, без единой крошки во рту, я бродил по улицам с утра до ночи, от фирмы к фирме, умоляя сжалиться над нами. Через шесть дней, нажав на все возможные рычаги, я как-то сумел наскрести шесть справок.

Наверное, где-то за неделю до начала операции я в последний раз видел Романа Крамштыка. Он исхудал и был встревожен, хотя и пытался это скрыть. Он был рад видеть меня.

– Что, ещё не отправился на гастроли? – попытался он сострить.

– Нет, – коротко ответил я. Мне было не до шуток. И я задал ему вопрос, который в то время мы все задавали друг другу: – Как ты думаешь, переселят всех?

Он ушёл от ответа, сказав:

– Выглядишь просто ужасно! – Он сочувственно взглянул на меня. – Ты принимаешь всё это слишком близко к сердцу.

– А что делать? – я пожал плечами.

Он улыбнулся, закурил, некоторое время помолчал и продолжил:

– Подожди, в один прекрасный день всё закончится, потому что… – он неопределённо помахал руками, – потому что в этом же нет никакого смысла, правда?

Он сказал это с комичной и довольно безнадёжной уверенностью, словно бы предельная нелепость происходящего была очевидным аргументом в пользу того, что это закончится.

Увы, нет. Более того, всё стало ещё хуже, когда в последующие дни ввели литовцев и украинцев. Они были столь же корыстны, как и немцы, но иначе. Они принимали взятки, но стоило им получить их, как они расстреливали людей, у которых взяли деньги. Они любили убивать во всех видах: из спортивного интереса, для облегчения своей работы, в качестве учебных мишеней или просто для забавы. Они убивали детей на глазах их матерей и находили исступление женщин занятным. Они стреляли людям в живот, чтобы понаблюдать за их мучениями. Иногда несколько солдат выстраивали своих жертв в ряд и бросали в них ручные гранаты с некоторого расстояния, чтобы посмотреть, кто самый меткий. Любая война проявляет некоторые небольшие группы среди разных народностей: меньшинства, слишком трусливые, чтобы сражаться открыто, слишком незначительные, чтобы сыграть независимую политическую роль, но достаточно подлые, чтобы служить палачами по найму у одной из воюющих держав. В этой войне такими людьми были украинские и литовские фашисты.

Роман Крамштык погиб одним из первых, когда они приложили руку к операции по переселению. Дом, где он жил, оцепили, но он не вышел во двор, услышав свисток. Он предпочёл быть застреленным дома, среди своих картин.

Примерно в то же время погибли агенты гестапо Кон и Хеллер. Они недостаточно умело укрепили своё положение, а может быть, просто были слишком экономны. Они заплатили лишь одной из двух ячеек СС в Варшаве, и им не повезло попасть в руки людей другой ячейки. Разрешения, которые они предъявили, выданные подразделением-соперником, ещё больше взбесили их тюремщиков: они не удовлетворились тем, что расстреляли Кона и Хеллера, они ещё и пригнали фургоны для сбора мусора и на них, среди отбросов и грязи, оба магната отправились в последний путь через гетто к общей могиле.

Украинцы и литовцы не обращали внимания ни на какие справки о трудоустройстве. Шесть дней, которые я провёл в погоне за справками для нас, оказались пустой тратой времени. Я понимал, что нужно работать по-настоящему; вопрос был в том, как за это взяться. Я полностью утратил мужество. Целыми днями я лежал на кровати, прислушиваясь к звукам с улицы. Каждый раз, когда до меня доносился грохот колёс по мостовой, я вновь впадал в панику. Эти повозки увозили людей на «Умшлагплац». Но не все они проезжали гетто насквозь, и любая из них могла остановиться у нашего дома. В любой момент мы могли услышать свисток со двора. И я снова и снова вскакивал с кровати, подходил к окну, опять ложился и вновь вставал.

Я был единственным в семье, кто проявлял столь позорную слабость. Возможно, из-за того, что только я мог бы как-то спасти нас благодаря моей популярности как исполнителя, и я чувствовал свою ответственность.

Родители, сёстры и брат знали, что ничего не могут сделать. Они полностью сосредоточились на том, чтобы сохранять самоконтроль и поддерживать иллюзию обычной повседневной жизни. Отец целыми днями играл на скрипке, Генрик учился, Регина и Галина читали, а мать чинила нашу одежду.