Пианист

В какой-то момент сквозь толпу к нам пробрался мальчик с коробкой сладостей, висевшей на бечёвке у него на шее. Он продавал их по смехотворной цене, хотя одно небо знает, на что ему, по его мнению, могли бы пригодиться эти деньги. Вытряхнув из карманов остатки мелочи, мы купили один карамельный пудинг. Отец разделил его на шесть частей перочинным ножом. Это была наша последняя совместная трапеза.

Ближе к шести часам на месте сбора воцарилось чувство нервного напряжения. Подъехало несколько немецких машин, и полиция инспектировала тех, кто был предназначен для погрузки, отбирая молодых и сильных. Этих счастливчиков, видимо, должны были использовать для других целей. В ту сторону начала ломиться многотысячная толпа; люди кричали, заглушая друг друга, пытаясь пробиться вперёд и показать свои физические достоинства. Немцы ответили выстрелами. Дантист, всё ещё остававшийся с нами, с трудом мог сдержать негодование. Он яростно вцепился в моего отца, словно всё это происходило по его вине:

– Ну что, теперь ты мне веришь, что они собираются убить нас всех? Те, кто может работать, останутся здесь. В той стороне смерть!

Его голос сорвался, когда он пытался выкрикнуть это сквозь гул толпы и выстрелы, показывая в ту сторону, куда должны были отправиться поезда.

Отец, удручённый и сломленный горем, не ответил. Делец пожал плечами и иронично улыбнулся – он всё ещё сохранял бодрость духа. Он не думал, что отбор нескольких сотен человек что-то значит.

Наконец немцы отобрали себе рабочую силу и уехали, но возбуждение толпы не спадало. Вскоре после этого мы услышали вдалеке паровозный гудок и грохот подъезжающего состава. Ещё несколько минут – и поезд показался в поле зрения: больше десятка вагонов для скота и товарных вагонов медленно катились к нам. Вечерний бриз, подувший в том же направлении, донёс до нас удушающую волну хлора.

В то же время кордон еврейской полиции и эсэсовцев, окружавший место сбора, сомкнулся и начал продвигаться к центру. Мы снова услышали выстрелы – они стреляли, чтобы напугать нас. Над плотно сжатой толпой поднялись громкие причитания женщин и плач детей.

Мы приготовились к отъезду. К чему ждать? Чем раньше мы попадём в вагоны, тем лучше. Цепь полицейских стояла в нескольких шагах от поезда, оставляя широкий проход для толпы. Он вёл к открытым дверям обработанных хлором вагонов.

К тому времени, как мы дошли до поезда, первые вагоны уже были полны. Люди стояли в них, тесно прижатые друг к другу. Эсэсовцы продолжали заталкивать их прикладами, хотя изнутри раздавались громкие крики и жалобы на нехватку воздуха. Действительно, от запаха хлора было трудно дышать, даже на некотором расстоянии от вагонов. Что там происходит, если полы нужно так тщательно хлорировать? Мы прошли примерно полпути вдоль поезда, когда я внезапно услышал крик: «Сюда! Шпильман, сюда!». Чья-то рука схватила меня за воротник, и меня отбросили назад, за пределы полицейского кордона.

Кто посмел? Я не хотел расставаться с семьёй. Я хотел быть с ними!

Теперь я видел сомкнутый ряд полицейских спин. Я бросился на них, но меня не пустили. Поверх их голов я различил, как мать и Регина, опираясь на Галину и Генрика, карабкаются в вагоны, а отец оглядывается в поисках меня.

– Папа! – закричал я.

Он увидел меня и сделал пару шагов в мою сторону, но затем остановился в нерешительности. Он был бледен, губы дрожали от волнения. Он попытался улыбнуться беспомощной, болезненной улыбкой, поднял руку и помахал на прощание, словно я отправлялся в жизнь, а он уже посылал мне привет с того света. Затем он повернулся и пошёл к вагонам.

Я снова вцепился в плечи полицейского изо всех сил.

– Папа! Генрик! Галина!

Я кричал, как одержимый, в ужасе от мысли, что сейчас, в последний решающий момент, я могу не добраться до них и мы будем разлучены навеки.

Один из полицейских обернулся и зло посмотрел на меня:

– Какого чёрта ты творишь? Проваливай, спасай себя!

Спасать себя? От чего? Во внезапном озарении я понял, что ожидало людей в вагонах для скота. Волосы у меня встали дыбом. Я оглянулся. Я увидел открытую площадь, железнодорожные пути и платформы, а за ними – улицы. Ведомый инстинктивным животным страхом, я побежал в сторону улиц, скользнул в колонну работников Совета, которые как раз выходили, и так прошёл в ворота.

Когда я снова смог здраво мыслить, я стоял на тротуаре между зданиями. Из одного дома вышел эсэсовец вместе с евреем-полицейским; полицейский так и ползал перед ним на брюхе, улыбаясь и лебезя. Он указал на поезд, стоявший на «Умшлагплац», и сказал немцу дружески-фамильярным и саркастическим тоном: «Ну что ж, вот и поехали на переплавку!».

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Двери вагонов были закрыты, и поезд медленно и тяжело тронулся с места.

Я повернулся и поковылял по пустой улице, рыдая в голос, а вслед мне неслись затихающие крики людей, запертых в вагонах. Они звучали криком птиц в клетке перед лицом смертельной опасности.

10. Шанс на жизнь