Пианисты

Наконец фургон остановился. Снаружи послышался истеричный визг раздвигаемых железных ворот. В окошке Андрей разглядел обветшалую штукатурку каменной стены, по верху которой шипастым плющом вилась колючая проволока. Метрах в тридцати от ворот, подобно шахматной ладье на угловой клетке доски, возвышалась сторожевая башня с площадкой для охраны. Рыжая конусная крыша должна была укрывать караульного от нещадного солнца и дождя. Но сейчас наверху никого не было.

Машина, подскочив на ухабе, въехала во двор. Металлический лязг означал, что автоматические створы сомкнулись. Не успел водитель выключить мотор, как сопровождавший от участка полицейский выпрыгнул из кабины и распахнул двери отсека для заключенных. Казалось, будто открыли двери в парилку. Влажность пахла дегтем.

Андрей вышел последним. Плечи затекли, запястья ныли.

Тишина. Дождь прекратился. В воздухе повисла густая пелена. Вокруг все было мокрым: ноздреватый пятнистый бетон, тощие кусты, листва которых напоминала развешанные для просушки заношенные тряпки.

Тюрьма глухо лаяла голосами охраны. К новеньким приблизился вразвалочку офицер, одетый в серую форму. Округлое гладкое лицо, нависшее над измочаленным ремнем брюшко – все выдавало в нем местного начальничка. Он кивнул приехавшему полицейскому, расписался в каких-то лохматых бумагах, рявкнул на прибывших заключенных, и они побрели через двор к зданию. В руках у сопровождавшего Андрей заметил холщовый мешок, как для школьной сменки, только больше размером.

Надеюсь, там мои часы, мобильник и кошелек. Интересно, сколько времени они мне еще не понадобятся?

Тюремная стена, выходившая во двор, сплошь была забрана вертикальными прутьями. Решетки на окнах, решетка вместо двери. Под навесом серели в два ряда, наподобие обычных почтовых ящиков, какие-то ячейки. Некоторые дверцы были распахнуты.

На входе сопровождавший бросил что-то охраннику в окошке, подал бумагу и холщовый мешок, из которого они вместе принялись извлекать небольшие предметы. Андрей узнал свой бумажник и скомканный розовый носовой платок, но его, зазевавшегося, подтолкнули сзади, и он поплелся за остальными.

Внутри стоял специфический запах – пахло одновременно какой-то пищевой гнилью, новой краской и нечищеными сортирами. Под потолком крутились потертые лопасти старых вентиляторов, но свежести не приносили. Наоборот, будто замешивали шедший из глубины коридоров дух, делали его гуще.

Вскоре приехавших с Андреем задержанных впихнули в одну из дверей, тянувшихся справа по коридору. Туда же отправился и офицер с брюшком.

Андрей и сопровождавший его полицейский двинулись дальше.

За высоченной решеткой, перекрывавшей коридор, начинались камеры. Сидевший за столом толстый охранник долго изучал поданную ему бумагу, хмуро и подозрительно поглядывая на Андрея. Наконец сопровождавший вытащил из нагрудного кармана и развернул перед охранником какой-то листок. Тот с минуту внимательно его изучал, шлепая лиловыми губами, потом поднялся, недовольно крякнул и нехотя открыл решетку. В это время из глубины блока явился еще один охранник – темнолицый настолько, что серая форма на нем казалась белой, и жестом велел Андрею следовать за собой.

Решетка за спиной Андрея издала особенно протяжный лязг. Андрей невольно оглянулся на оставшегося за ней полицейского, и успел заметить, как тот отвел угрюмый взгляд.

Вдоль прохода потянулись тесные зарешеченные отсеки. Там вповалку сидели и лежали люди. Помещение напоминало зверинец и будто сообщало заключенным, особенно женщинам в грязном тряпье, что-то обезьянье.

Как ни успокаивал себя Андрей, что это еще не тюрьма и самых диких ужасов здесь быть не должно, теперь он сам себе не верил. Здесь было тягостнее, чем в полицейском участке. Словно задержанного готовили к аду еще до суда. В этом, по-видимому, состояло местное милосердие: человек должен спускаться в преисподнюю постепенно, шаг за шагом, чтобы не умереть в тот миг, когда он там окажется на самом деле. Ну а те, кто до ада не дойдет, то есть будет неожиданно оправдан, испытают суровость исправительной системы и не захотят впредь нарушать закон даже в мелочах.

В самом конце коридора было почти темно. Охранник проскрежетал ключом в замке и отворил перед Андреем тяжелую дверь его чистилища.

Пятнадцать квадратных метров бетона, нары вдоль стен, в углу – порыжевшая раковина, невысокая, в половину человеческого роста перегородка, откуда несло нечистотами. Здесь было тише, чем в многолюдных камерах, зато зловоние сбивало с ног.

На нарах сидели двое. Камера явно была предназначена для иностранцев. Длинный и худой, почти скелетообразный мужчина лет сорока, с головой гладкой, как яйцо, в посеревшей майке и бесцветных шортах по колено, чистил зубы всухую. При появлении Андрея он, не вынимая щетки изо рта, произнес:

– Hi.

– Привет, – рассеянно бросил Андрей, не заметив, что отвечает по-русски.

Он оглядывал этот голый интерьер и как будто не мог найти в нем места для себя. Он себя в нем не видел.