Пианисты

Картинки из прошлого накатывали одна за другой. Вот Андрей сидит в зале на отчетном концерте и с завистью слушает, как Олег всей своей мощью, которая проступала уже тогда, наваливается на клавиши и извлекает раздирающий минор рахманиновской прелюдии. И Андрей думал: ну конечно, Олегу, с его мускулатурой, ничего не стоит так играть. А потом Олег переходил на пианиссимо, и это было что-то нечеловеческое. Ну не мог такой корпулентный юноша извлекать настолько нежные звуки. Рояль у него пел, выматывая всю душу. Пожалуй, только в такие моменты Андрей мог признаться себе: да, он завидует. Олег играл по-своему, не так, как остальные. В нем жила свобода, широта натуры, возможности, талант, который он, тогда еще студент, в себе понимал.

Увы, Андрей в те годы не мог сказать того же о себе. Он боролся с зажатостью, ему очень хотелось выполнить все указания педагога, даже если он не был с ним согласен. Одним словом – птенец. Да, он долго оставался неоперившимся птенцом. И осознавал это, и жутко стеснялся.

Но самое большое восхищение вызывали открытость Олега, готовность защитить слабого. Он не боялся дать в морду обидчику, к каким бы последствиям это ни привело. Ему доставалось, конечно, в первую очередь от его же матери. Про это знали все. Когда Олег врезал тому ясновельможному, мать лишила его летней поездки на море. Но Олег не отступал. Уже через месяц он попер на каких-то гопников, пугавших консерваторских девчонок ножиком, который на поверку оказался кухонным.

Ну не может носовой платок Олега быть розовым! Что-то еще запертое в памяти, в самом дальнем ее каземате, стучит, пробивается и вот возникает…

Щекастая дурища глотает слезы. Босая, дергая розовый чемоданчик, выходит на лестничную клетку. Вместо того чтобы захлопнуть дверь и закрыться на все замки, я бесшумно выскальзываю за ней. Лестничные пролеты кажутся бесконечными. И вот мне все же удается выскочить из подъезда. Она присаживается на скамейку, застегивает ремешки босоножек, притопывает, встает на ноги. Вдруг из кустов возникает тень. Ссутулившийся пацан, втянувший в плечи бритую голову, в бесформенном спортивном костюме крутанул перед ее лицом сверкающий ножик – точь-в-точь как те гопники, пугавшие консерваторских девчонок в темных переулках. Резкий выпад – и девчонка оседает на асфальт.

Тень исчезает. А девчонка как ни в чем не бывало встает… Поправляет свою короткую юбку, берется за ручку чемодана и, тарахтя им по неровной плитке, выходит в переулок. Оглядывается. Направляется к остановке. Троллейбуса все нет и нет. Я наблюдаю за ней, не отвожу глаз, чтобы не потерять из виду. Даже чувствую ее телесность, хоть сам – как облако.