Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности

Короче, для человека, который хочет взять на щит ту дионисийскую мысль, что жизнь – это просто выражение и выброс жизненной силы и ничего больше, в своем анализе он оставляет маловато места реальному соединению тел. Разве дионисийские тела не должны быть телами соединяющимися? Разве они, тела, не вынуждены проникать одно в другое в грубом физическом смысле проникновения? Разве это не часть самого порыва – отчаянная потребность разрывать собственное индивидуальное бытие, проникать в другое и быть проникаемым? Даже насилие у Ницше по большей мере лишь подразумевается. Есть все эти разговоры про власть, выражение и проявление власти, но эта власть – эфемерного свойства, как если бы все происходило у кого-то в голове, а власть Ницше, конечно, только там когда-либо и имела место – в его собственной голове.

Отмечая, что Ницше, как кажется, не способен вместить этот аспект дионисийского безумия, где проникают и проникаемы, Вагнер называет Ницше опасным и упертым онанистом. Это, скажете вы, выставляет мастурбацию в нехорошем свете. Но, если пока забыть о сравнительных достоинствах мастурбации, идея Вагнера, видимо, в том, что онанисты онанистам рознь и что Ницше, скажем так, относился к категории убежденных онанистов, то есть был человеком, который мастурбирует почти что ради самой мастурбации. Человеком, для которого рукоблудие – это единственный способ телесного выражения сексуальности.

Посему из утверждения Вагнера далее следует вот что: когда Ницше рассуждает о власти, которая нисходит на тех, кто принял силенову истину и живет не по лжи, власть у такого рода людей приходит в желании, в фантазии о том, чтобы никогда, ни в какой ситуации не нуждаться ни в ком другом. Никогда не поддаваться обману, будто тебе нужен кто-то еще. Быть в полном и абсолютном смысле онанистом в любом из возможных отношений.

Для Ницше свобода, таким образом, заключается в своего рода онанизме – который, нужно отметить, Вагнер открыто обсуждал с врачом Ницше, возможно, с рядом близких к Ницше людей и, вероятно, с самим Ницше. Короче, суть в том, что Вагнер достаточно открыто болтал языком: дескать, его беспокоит, что его дружочек Ницше – закоренелый и опасный онанист, и в этих своих комментариях о мастурбации Ницше Вагнер затрагивает, возможно, довольно важный момент, довольно сильное течение в понимании дионисийской истины у Ницше, то есть в понимании жизни, при котором человек – быть может, человек особо чувствительный, которого много ранили другие, быть может, человек, похожий на самого Ницше, – склонен к фантазиям, что как-нибудь так или иначе он отомстит всем людям, которые ему когда-либо были нужны или желанны, и отыщет в конце концов способ никогда ни в ком не нуждаться и никого не желать. Это, как полагает Вагнер, – фантазия хронического онаниста, каковым и был Ницше; и, возможно, он был не одним среди многих, а уникальным и величайшим онанистом всех времен.

Или, говоря иначе, что показывает нам комментарий Вагнера, – так это то, что Ницше-дионисиец, Ницше – послушник Силена, Ницше-онанист на самом деле попросту всегда был на ножах с любовью.

XI. Ян Рубенс переживает страсть как любовь, а любовь – как смерть, что может подтолкнуть к мысли, что любовь в некой своей основе неизменно привязана к смерти. И помимо этого, любовь и смерть иногда управляются той причудливой силой, которую можно назвать «исторической милостью»

Ян Рубенс был влюблен, а потом – в бегах. Когда интрижка с Анной Саксонской вскрылась и Яна взяли под стражу, он прибежал обратно к супруге, матери Питера Пауля, и умолял ее простить и помочь. Кто знает, что было в сердце этого человека? Быть может, все эти мытарства взрастили глубоко в душе Яна Рубенса любовь к жене, которую он до тех пор не испытывал. Быть может, тогда пелена любви спала с его очей, и завеса похоти была сдернута, вместе с ними ушла и та мономания, что помутняет рассудок, когда женатый мужчина бросается в объятия другой женщины. Быть может, когда Ян Рубенс вступил в отчаянную интрижку с Анной Саксонской – женщиной, как утверждают источники того времени, непростой, – его разумом завладела единственная страсть, и это заставило его забыть весь остальной мир. Он начал смотреть на все сквозь призму этой мучительной потребности – потребности быть с Анной Саксонской, потребности находить все больше и больше поводов проводить с ней время, работать с ней над проектами, ставить ее в центр своей жизни. Так появилась эта логика – требовательная и неумолимая. Он перестал спрашивать себя, а зачем это все, перестал рассматривать свою жизнь в любом другом свете, кроме как в свете этой потребности. Ему нужно быть с Анной Саксонской – милой Анной, единственной женщиной во вселенной.