Пять допросов перед отпуском

Их собрали на курсы, таких, как он, уполномоченных, и советские специалисты читали лекции: как налаживать коммунальное хозяйство в городе, как организовывать полицию, как строить работу магистрата, что должен делать глава сельскохозяйственной общины. Война явно шла к концу: советские войска вели бои на подступах к Берлину и в Силезии, и только где-то глубоко в русском тылу, километрах в ста пятидесяти от фронта, отчаянно огрызался зажатый в стальном кольце Бреслау. В эти дни Торвальд и несколько других товарищей из группы побывали в Освенциме... Потом было общее собрание группы, и Торвальд вместе с другими подписал обращение к командующему фронтом, маршалу Коневу. Члены группы, вчерашние солдаты вермахта, просили дать им оружие и право вступить в бой с фашизмом. Из них было сформировано три взвода, им дали немецкие пятнистые комбинезоны десантников и «шмайсеры», и они пошли в немецкий тыл, в осажденный Бреслау — через развалины, дым, гарь и грохот разрывов, под нежные переливы чудесной немецкой песни «О, вы, родины звезды...», которые неслись над немецкими позициями, — пошли, чтобы нанести удар по штабам и узлам сопротивления с тыла.

Их взводом командовал лейтенант Хорст Фит, бывший лейтенант вермахта. Они наткнулись на пост эсэсовцев, Фит крикнул: «Эй, олухи, кончай стрелять, своих перебьете!», эсэсовцы подпустили их вплотную, и глаза у них были удивленными, когда их закололи. Потом Фит, Торвальд и остальные вошли в штаб дивизии СС и расстреляли всех, кто был в дежурной части, кинулись дальше, но штабные офицеры уже поняли, что к чему — бой разгорелся не на шутку. Фиту досталась пуля в живот, и он упал, а Торвальд метнул гранату...[4]

Вот он сидит, товарищ Герхард Торвальд, чудом уцелевший в Бреслау, потому что штаб дивизии СС — это такое осиное гнездо, которое не тридцати солдатам надо брать, и зря они туда полезли, слишком неравные были силы, мало кто из них тогда остался в живых, но перед их глазами стоял Освенцим, и они не могли иначе...

Что же ты приуныл, товарищ Торвальд? Ты ведь не трус, а слова тебе приготовлены хоть и горькие, но справедливые, и ты, конечно, о них догадываешься — поджигателя-то все равно надо ловить!

Алексей Петрович снял фуражку, положил на стол, налил себе стакан воды, но пить не стал — расхотелось. Спросил строго:

— Как же дальше, товарищ Торвальд?

Старший инспектор тычет себя длинным пальцем в бок, под карман синего форменного кителя:

— Этот огненный факир у меня в печенках сидит! Каждый день я жду...

— Где именно ждете, Торвальд?

— Если б знать, где! Везде! У него нет никакой последовательности: то в Новом городе, то в Старом, то в Рудельсдорфе, то опять в Рудельсдорфе. Будто на крыльях черной магии...

— Или на автомашине...

— Или на автомашине. Факир на колесах!

— А по времени как?

— Одну неделю два поджога в первой половине дня — две квартирки пенсионерок, обе на Кернштрассе. Потом три поджога во второй половине. Этот поджог, вчерашний, опять в первой...

— Посменно работает...

— И на машине. Я весь город переверну, но факира вам приволоку!

— Город, наверное, надо пощадить — пусть стоит. Проверьте, где есть автомашины, работающие посменно. А уж если поймаете этого негодяя, сами и будете с ним разбираться, и судить его будет ваш суд, немецкий: он против оккупационных властей преступлений не совершал, вы же видите. Ну, желаю удачи, товарищ Торвальд!

На том беседа и кончилась, коротенькая, на десять минут. И все упреки — в черепашьей медлительности, недопустимом ротозействе, детской неорганизованности, — все то, что кипело в сердце, когда ехал к Торвальду, все Алексей Петрович оставил при себе: что толку в упреках, Торвальд больше его заинтересован в поимке поджигателя, и сам готов в лепешку разбиться...

Поджигатель попался в конце этой же недели.

Обнаглев от чувства безнаказанности, считая себя неуловимым, он попытался поджечь больницу, ту самую, в Новом городе, на Пирнауэрштрассе, которую с таким трудом отстроили к рождеству и в которой он сам работал шофером. Карл-Гайнц Гроше звали его — доброволец вермахта, танкист. Три года Восточного фронта, три ранения, по одному на год. Капитуляция застала его в госпитале, из которого он сразу же сбежал, и все послевоенные годы жил одним: отомстить за разгром, вернуть былое величие рейха, не дать укрепиться новому в Восточной Германии. Он пакостил где только мог: воровал в больнице инструменты, воровал в гараже запасные части, потом перешел к поджогам — этакий кустарь-одиночка на диверсионной ниве!

Алексей Петрович захлопнул папку с отпечатанными на машинке протоколами, с подробной — на пяти листах! — описью изъятых при обыске ворованных вещей, с фотоснимками пожарищ, протянул материалы Торвальду:

— Что этого проходимца обезвредили — хорошо. Даже очень. Плохо, что попался случайно. Мог еще напакостить.

Торвальд, принимая папку, согласно кивнул: