Пять фараонов двадцатого века

Отыскивать рациональные причины для вспышек иррациональной вражды — любимое занятие дальнозоркого. Пока он занят этим, ему кажется он имеет хоть какой-то контроль над происходящим. Я много раз восставал против этой тенденции, но порой и сам не могу удержаться от соблазна. Ведь что-то должно было случиться в 1934 году, чтобы кривая террора против дальнозорких резко пошла вверх? Казалось бы, именно к этому году власти начали окружать интеллигенцию вниманием, создали союзы писателей, художников, композиторов, выделили им щедрую финансовую поддержку. И «инженеры человеческих душ» с благодарностью откликались на заботу, послушно поехали, например, на корабле по Беломоро-Балтийскому каналу и славословили «стройку социализма», осуществлённую руками новых рабов — «зэков».

И всё же имели место два события, которые могли послужить толчком для усиления террора: 17-ый съезд коммунистической партии (январь-февраль) и убийство Кирова (декабрь).

Внешне съезд выглядел торжеством большевиков и их вождя. Он даже получил название «Съезд победителей». Но в его процедурных традициях оставался опасный атавизм внутрипартийной демократии: закрытое тайное голосование при избрании нового состава ЦК. И впоследствии историки, раскапывавшие архивы ВКПб, выяснили, что примерно в четверти бюллетеней со списками кандидатов, опущенных в урны, фамилия Сталина была вычеркнута.[584]

Скандальный результат удалось замять, на счётную комиссию оказали давление, и она объявила, что против вождя проголосовали не триста, а только три делегата. (Ох, отщепенцы!) Но Сталин-то узнал, какая крупная сила готова объединиться, чтобы отбросить его от рычагов управления. Он ведь сам любил провозглашать, что «У нас незаменимых нет!». А тут ещё честный Киров доложил ему, что группа большевиков из «старой гвардии» запрашивала его, не согласится ли он занять пост генерального секретаря.

— Конечно, я заявил им, чтобы они и думать забыли о таком варианте, — закончил свой рассказ верный соратник.

— Я тебе этого не забуду, — пообещал Сталин.[585]

Мы имеем право отнести двусмысленность реплики на счёт того, что русский не был для Сталина родным языком и какие-то оттенки он мог упускать из вида. Историки до сих пор спорят о мере его замешанности в убийстве Кирова. Как говорил Черчилль, внутренние конфликты кремлёвских заправил — это как драка бульдогов под толстым ковром, разобраться в происходящем невозможно. Во всяком случае факт убийства руководителя Ленинградской организации был сполна использован для раздувания новых теорий заговоров и диверсий, за которое заплатили своими жизнями сотни, если не тысячи людей.[586]

Далее наступило странное затишье. Оппозиционеры покаялись в своих заблуждениях, согласились занять скромные позиции в пропагадном аппарате, восхваляли «вождя мирового пролетариата»: Зиновьев — в журнале «Большевик», Бухарин — в газете «Правда». Бывший соратник Троцкого, Карл Радек, опубликовал книгу «Зодчий социалистического общества», а потом возглавил комиссию по разработке новой «сталинской» конституции.[587] Что же должно было произойти в тёмных извивах мозга «кремлёвского горца», чтобы он начал Большой террор не только против старой гвардии большевиков, но и против командного состава собственной армии?

Всякому человеку свойственно любить то дело, с которым он справляется хорошо. Лучше всего у товарища Сталина получались РАССТРЕЛЫ. Столкнувшись с любой проблемой, он первым делом искал, кого следует расстрелять для её исправления. Это слово часто встречается в его выступлениях, он смакует его, включает в свои директивы, даже в рекомендации, которые он рассылал лидерам иностранных компартий. Но всё же традиционно внутрипартийные раздоры большевиков было не принято кончать смертной казнью. Исключение из партии, понижение в должности, ссылка — только не «высшая мера». Однако традиция эта умирала. За два десятилетия партия пополнилась сотнями тысяч близоруких, которые горели желанием заменить стариков на тёплых местах. И если даже «отправить их к праотцам» — то почему бы и нет? Сталин знал, что он найдёт опору в юных карьеристах.

Кроме этого соображения, я хочу предложить аналитическому уму моего читателя вглядеться в некоторые события, случившиеся в 1936 году.

Одно из них всем хорошо известно: в Испании началась гражданская война. Как она должна была выглядеть в глазах полновластного правителя, только что начавшего игры в конституционные свободы? Она должна была служить грозным предупреждением о том, что недовольные генералы могут восстать и за два месяца дойти со своими армиями до стен столицы. И кто защитит его от них? От всех этих героев российской гражданской войны — Тухачевского, Блюхера, Егорова, Уборевича?