Пять фараонов двадцатого века

Этот был так близко, так невыносимо удачлив, так легко обгонял близорукого соседа во всех жизненных делах и занятиях! А кто мог посвятить себя шпионажу, диверсиям, саботажу, вредительству, заговорам? Для всего этого требовалось хитроумие, сосредоточенность, целеустремлённость, энергия. Такие дела были просто не под силу близорукому. Неважно, под какой маской прятался дальнозоркий, к какой партии он примыкал в данный момент. Тайная полиция должна была уметь отличать его, обнаруживать и карать. Ну, а если он сумеет затесаться в её собственные ряды, то и там ему не должно быть пощады, даже если его зовут Ягода, Ежов или Крыленко.

Пережившая ужас сталинщины Анна Ахматова описала его в незабываемыз стихах:

И когда обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами «чёрных марусь».

Традиция русской интеллигенции «искать правду в народе», «идти в народ», «исполнять волю народа» довлеет над поэтессой, и она использует эпитет, который я принять не могу. Русь не была безвинной. Кто расхаживал в кровавых сапогах вдоль колючей проволоки лагерей? Кто крутил баранки «чёрных марусь»? Кто, глядя им вслед, с торжеством бросал зловещее «Там раберутся!»? Кто заполнял залы и площади, вопил «Смерть шпионам!»? Кто прославлял державного душегуба, молился на его портреты? Кто с радостью завладевал амбаром раскулаченного, заполнял освободившуюся должность репрессированного, вселялся в квартиру высланного?

И вся так называемая «передовая» русская интеллигенция от Пестеля до Желябова, от князя Кропоткина до графа Толстого, от Чернышевского до Горького, в течение века работавшая над тем, чтобы лишить смысла слова «грех», «милосердие», «сострадание», «совесть», объявить их орудием угнетения, «поповщиной», приложила руку к тому, что душа народа открылась Каинову греху: извечной вражде обделённого к одарённому.

Для режима дальнозоркий был опасен и неугоден тем, что только в его душе могли зреть семена протеста, критики, восстания. Для близорукого большинства он представлял угрозу самому бесценному — счастью сплочения. Дружная работа по его искоренению была поставлена на индустриальные рельсы. Из центра на места отправлялись плановые задания: обнаружить и арестовать столько-то врагов народа. Перевыполнение плана приветствовалось и вознагаждалось. Потоки доносов, конечно, текли в отделения ГПУ-НКВД, но особой нужды в них не было. Любой задержанный, не зная за собой никакой вины и веря, что его арестовали по недоразумению, поначалу легко отвечал на вопросы о своих знакомых и родственниках, и этого было достаточно для отправки «чёрных марусь» по новым адресам. Ведь дальнозоркие имеют странную привычку общаться и встречаться только друг с другом.

В моих глазах, единственное истолкование Большого террора должно звучать так: это была война близоруких против дальнозорких, возглавленная и направляемая вождём, охваченным ненасытимым чувством мести всему миру за мрак в собственной душе.

Жертвы террора искали спасения, пытались понять, за что их хватают и бросают за решётку. Спаслись только те, кто догадался заранее уехать куда-нибудь в глушь, с глаз долой, чтобы не попасть в расстрельные списки. Их не искали. Когда ночью раздался стук в дверь одного ленинградского литературоведа, жена вдруг вцепилась в него и стала умолять шёпотом: «Не открывай! Не открывай!». Через некоторое время стук прекратился, и они услышали за дверью переговоры ночных гостей: «Наверное, уехали куда-нибудь… Ну, ладно, возьмём из квартиры напротив… Не возвращаться же с пустыми руками».

Предвижу, что моя теория встретит много возражений. Будут приведены десятки частных примеров жертв террора, попавших в водоворот совсем случайно, не выделявшихся никакими обычными приметами дальнозоркости. (Взять тех же несчастных соседей ленинградского литературоведа!) Но этот критерий отбора жертв массового террора будет всплывать снова и снова во всех коммунистических режимах, вплоть до Камбоджи, где, за неимением «Кантов», его упростили до предела: «Бей горожан!».

В итальянских тюрьмах

В отличие от российских большевиков, режим Муссолини не сразу захлопнул выезд за границу. Многие видные деятели итальянской политики и культуры, неспособные ужиться с фашистским государством, успели воспользоваться этим и эмигрировать во Францию, Англию, США. Среди них были бывший премьер-министр Франческо Нитти, лидеры социалистов Филипо Турати и Пьетро Ненни, либерал Карло Роселли, коммунист Пальмиро Тольятти, историк Гаэтано Сальверини, физик Энрико Ферми, дирижёр Артуро Тосканини.[593]