Пять фараонов двадцатого века

Немецкий антисемитизм не был изобретением или созданием будущего фюрера, он пронизывал все слои общества. С первых же дней возникновения Веймарской республики он начал прорываться яростными публикациями, речами, даже убийствами. Лидер Баварской советской республики, еврейский журналист Курт Эйснер, был убит уже в феврале 1919 года немецким офицером с аристократическими корнями. Генерал Людендорф был убеждённым антисемитом и доходил до того, что, призывая президента Гинденбурга не вручать Гитлеру пост рейсканцлера, аргументировал это тем, что тот, якобы, является марионеткой сионистов.[610]

То, что началось в Германии сразу после прихода Гитлера к власти, Мао Цзедун с полным правом мог бы назвать «немецкой культурной революцией». Если в советской России погромы церквей и поругание икон осуществлялись отрядами комсомольцев, в немецких университетских городах торжественным сжиганием книг занимались в основном гитлерюгенд, студенты и вовлечённые в шабаш профессора. Каждый должен был начать с собственной домашней библиотеки, извлечь с полок тома, объявленные «антигерманскими», и принести их на площадь. При свете факелов, под звуки музыки и громких речей в огонь летели книги Георга Бернгарда, Теодора Вольфа, Гауптмана, Германа Гессе, Карла Каутского, Эриха Кёстнера, обоих Маннов, Карла Маркса, Эриха Ремарка, Лиона Фейхтвангера, Зигмунда Фрейда и сотен других авторов.

Поначалу преследование евреев сводилось к организации бойкотов их магазинов, увольнению из всех государственных учреждений, к спорадическим избиениям. Главная волна террора обрушилась на социалистов, коммунистов, членов религиозных организаций. Этих арестовывали тысячами, держали в камерах без предъявления обвинений. Один свидетель описал на Нюренбегском процессе, как в берлинской тюрьме людей избивали железными палками, резиновыми жгутами, плетьми, без всякой цели, просто утоляя садистские инстинкты.[611] Словно хотели быть уверенными, что, в случае выхода на свободу, заключённый не захочет возвращаться к политической деятельности.

Массовые аресты проходили под руководством Гиммлера и Гейдриха. В Баварии и Пруссии только в марте-апреле было арестовано около десяти тысяч коммунистов и социалистов, в июле это число удвоилось. Отто Велс и другие лидеры социалистов бежали в Прагу, где основали штаб-квартиру партии в изгнании. В июле дошла очередь до активистов католических партий, две тысячи были отправлены за решётку.[612]

В такой атмосфере началось массовое бегство немецких интеллектуалов из страны. Но оно затруднялось тем, что далеко не у всех были средства для жизни за рубежом. Даже хорошо обеспеченный Томас Манн испытывал трудности, живя в Швейцарии. Ещё хуже финансовых затруднений эмигрантов терзало чувство отчаяния и безнадёжности при виде того, что творилось на их родине, привыкшей гордиться своей культурой, своими традициями гуманности и честности.

Томас Манн писал в дневнике 1933 года: «Несмотря на всю неуёмную ненависть между коммунистами и нацистами, новый режим стремительно идёт к тому, чтобы учредить в стране некий национал-большевизм… Под личиной борьбы с марксизмом и сионизмом на самом деле происходит изгнание всех гуманистических и интеллектуальных элементов… За этим стоит ненависть примитивного сознания ко всему утончённому, сложному, что они объявляют антигерманским и встречают яростным протестом… Родство между коммунизмом и нацизмом порождено тем, что они созданы одинаковыми историческими ситуациями, они так же неразделимы, как капитализм и марксизм». Чувствуя свою несовместимость с режимом, Томас Манн подал заявления о выходе из Прусской академии искусств, из Германской академии, из Пен-Клуба, из Комитета Лиги Наций и других официальных учреждений.[613]

Тысячи историков, политологов, философов пытались вглядеться в загадку живучести антисемитизма. Розеншток-Хьюсси, сам крещённый еврей, с иронией предложил такой ответ: «Еврейство — это не материальное свойство, а некое “слишком много”. Слишком много милосердия, слишком много проворства, слишком много понимания, слишком много самоотрицания, слишком много самовлюблённости — вот в чём заключается эксцентричность евреев и исходящая от них опасность».[614]

Один полемист обронил фармацевтическую метафору: «Антисемитизм так популярен, потому что это лучшее обезболивающее лекарство от сложности мира». Если мне когда-нибудь доведётся разрабатывать эту тему детально, я попытаюсь проследить её связь всё с тем же Каиновым грехом. Антисемитизм — это вариация вражды обделённого к одарённому. Какое сгущение дальнозорких должно ощущаться в гуще народа, религия которого отрицает все материальные изображения божества, требует постоянного устремления внутреннего взора верующего ввысь и вдаль? За эту постоянную хроническую дальнозоркость их преследовали во все века и будут преследовать дальше.