Пять костров ромбом

— Это Белянчиков-то уважаемый человек?! — Клековкина покрепче расставила ноги, маленькие глазки воинственно сверкнули. — Как начальник, так сразу уважаемый! А меня так можно и в тюрьму, маленького человека. Вечно вы начальство выгораживаете! Сейчас это у вас не пройдет! Подумаешь, Белянчиков написал, а вы и обрадовались! А сам-то он… Пишите! — ткнула продавщица красным пальцем в стол.

Меня не надо было уговаривать, я уже держал ручку, наизготовку. Однако, конъюнктурные соображения в душе Клековкиной на мгновение взяли верх, и она, пристально посмотрев, спросила:

— Действительно взяткодателя освобождают от уголовной ответственности, если добровольно все расскажет?

Я заверил, что в этой части она знает закон безупречно, и напомнил, что активное содействие следствию и суду в раскрытии преступления всегда признается смягчающим ответственность обстоятельством. Последняя преграда была сметена и поток лавы устремился в долину:

— Этот Белянчиков сам мошенник порядочный! Из всех продавцов соки сосет. Я, только за то, чтобы устроиться в этот злосчастный ларек, уплатила ему триста рублей! Думала, отвяжется, да не тут-то было! Совсем замордовал проверками всякими. То это не так, то то не этак! Знающие люди подсказали… Пришлось каждый месяц из своих кровных пятьдесят рублей выкладывать. Кровопиец! И ведь как придумал, змеюга. Приходишь, вроде, что-то подписать, он говорит, минуточку, дескать, обожди, сейчас подойду, и шасть из кабинета. Тут надо в стол конверт сунуть. Прибегает, лопочет, заждалась, дескать, что там подписать надо? Чирканет не глядя, и вся недолга. А потом и кровью нажитое у него остается! — Клековкина громко высморкалась в большой мужской носовой платок. — И не одна я такая… Террорист проклятый! И если бы только это?! Дефицит до нас и не доходит. Он проходимцам каким-то сплавит апельсины, а те на рынке торгуют, колхозниками прикидываются. Опять же Белянчикову навар. А мне даже скидку на гниль не дает, как хочешь, так и крутись! А в конце месяца отдай пятьдесят рубчиков, вроде, как положено. Настоящий злодей!

Когда продавщица закончила, я протянул ей протокол и стал разминать затекшие от авторучки пальцы. В это время в кабинет вошел Семен Снегирев. Увидев Клековкину, он широко улыбнулся:

— А я как раз хотел с вами побеседовать о Белянчикове.

Та, на секунду оторвавшись от протокола, недружелюбно сверкнула глазами в сторону оперуполномоченного ОБХСС. Я незаметно для нее подал Семену знак. Снегирев быстро сориентировался:

— Вообще-то, сейчас мне некогда, как-нибудь в следущий раз поговорим, — бросил он и, насвистывая “Амурские волны”, уселся к окну.

Клековкина, дочитала запись допроса, расписалась в взглянула на меня.

— Спасибо, до свиданья, — сказал я и, когда она, твердо ступая направилась к выходу, добавил, — если еще что припомните, милости прошу.

Дверь закрылась.

— Что-то ты сегодня больно ласковый с подследственной, на тебя не похоже, — съязвил Семен.

Я протянул ему протокол допроса Клековкиной, ожидая, по крайней мере, горячей благодарности за информацию о Белянчикове, ведь, как-никак это и его участок работы, но Семен, пробежав его глазами, только невозмутимо улыбнулся:

— Это для меня не новость, — но увидев разочарование на моем лице, сжалился, — хотя, что и Клековкина подкармливала Белянчикова, мне не было известно. Кстати, насчет проходимцев… Они этого директора тоже с потрохами продали, когда я им доказал, что справочки от колхозов у них липовые, и то, что в Узбекистане апельсиновых плантаций пока не наблюдается…

Снегирев наслаждался произведенным эффектом, как фокусник, одурачивший зрителя. Я потешил его самолюбие, сказав, что он классный опер, впрочем, не погрешил против истины. Мы договорились, что завтра поутру я сбегаю в прокуратуру за санкцией на обыск у Белянчикова.

16 марта. Свиркин

Петр отряхнул с куртки мокрый снег и нажал на кнопку звонка. В квартире художника Чечевицкого раздалась замысловатая трель.

— Входите! Не заперто! — услышал оперуполномоченный и толкнул дверь.

Споткнувшись в темном коридорчике об огромную старинную вешалку, он двинулся на голос. Большая квадратная комната с двумя высокими окнами была залита серым светом мартовского утра. В углу, на широком самодельном топчане, слегка приподняв голову, лежал хозяин. Свиркин, как загипнотизированный, уставился на пухленький животик и широкую грудь художника утыканные иглами, словно подушечка из бабушкиной шкатулки.

Круглое, по-детски чистое лицо Чечевицкого растянулось в добродушной улыбке.

— Возьмите кресло и садитесь. Мне еще десять минут так лежать… Сеанс.

Иглы в его животе-подушечке качнулись в так речи. Петру стало жутковато. Он в замешательстве оглядел полупустую комнату, в которой, кроме стеллажа с книгами, мольберта, топчана и плетеного кресла-качалки, ничего не было.

— Садитесь, пожалуйста, — проговорил Чечевицкий и закрыл глаза.