Пять поэм

Так повелось, что если болен сад,—
Кровавых листьев слезы моросят,

Как будто веток зрелое здоровье

Подорвано и истекает кровью.

Прохладна фляга скованной воды.

Желты лицом, осунулись сады.

А может быть, на них совсем лица нет.

Лист золотой, но скоро пеплом станет.

Цветы пожитки чахлые свернули,

В кочевье караваном потянули.

А там, под ветром, на дороге той

Пыль завилась, как локон золотой.

Простим сады за то, что в опасенье

Осенней стужи, гибели осенней,

Бросают за борт кладь былой весны.

Изнеженные, как они больны!

Пьянеют лозы в сладостном веселье.

Садовник их срезает, чтоб висели,

Как головы казненных удальцов

На частоколе башенных зубцов.

И яблоко, вниз головой вися,

Кричит гранату: «Что не сорвался?»

Гранат, как печень треснувшая, страшен.

Он источает сок кровавых брашен.

Так осенью израненный цветник

На бранном поле замертво поник.

Лейли с престола юности цветущей

Сошла в темницу немощи гнетущей.

Кто сглазил молодой ее расцвет?

Кто погасил ее лампады свет?

Повязку золотую головную

Зачем Лейли сменила на иную?

И тело, в лен сквозной облечено,

Зачем само сквозит, как полотно?

Жар лихорадки тело разрушает,

Сыпь лихорадки тело украшает.

Лейли открыла матери, как друг,

Смертельный свой и тайный свой недуг.

«О мать! Что делать? Смертный час объявлен.

Детеныш лани молоком отравлен.

В кочевье тянет караван души.

Не упрекай за слабость, не греши.

Моя любовь? — нет, кровь на черной ране.

Моя судьба? — не жизнь, а умиранье.

Немая тайна так была нема,

И вот печаль достигла уст сама.

И так как с уст уже душа слетает,

Пускай тихонько медленно растает

Завеса тайны. Если ты стара,

Прости мне, мать! А мне и в путь пора.

Еще раз обними меня за плечи.

Прости, прощай! А мне пора далече.

Вручаю небу душу оттого,

Что друга не встречала своего.

Сурьмой мне станет пыль его дороги,

Моим индиго — плач его тревоги,

Моим бальзамом — слез его бальзам.

О, только бы он волю дал слезам!

И я вздохну тогда еще раз тайно

Над ним в благоуханье розы чайной

И камфоры. А ты мне саван дай,

Как для шахида, кровью пропитай

Льняной покров. Пускай не траур мрачный

Тот будет день, а праздник новобрачной.

Пускай невестой, не прервавшей сна,

Навек земле я буду предана.

Когда дойдут к скитальцу злые вести,

Что суждено скитанье и невесте,

Я знаю — он придет сюда рыдать,

Носилки с милым прахом увидать.

Он припадет в тоске к их изголовью,

Над горстью праха, что звалась любовью.

Сам бедный прах, он страшно завопит

Из состраданья к той, что сладко спит.

Он друг, он удивительно мне дорог.

Люби его без всяких отговорок!

Как можно лучше, мать, его прими,

Косым, враждебным взглядом не томи,

Найди в бездомном нищем человеке

То сердце, что теряешь ты навеки,

И эту повесть расскажи ему:

«Твоя Лейли ушла скитаться в тьму.

Там, под землей, под этим низким кровом,

Полны тобой опять ее мечты.

На переправе на мосту суровом

Она высматривает: где же ты?

И оборачивается в рыданье,

И ждет тебя, и ждет тебя она.

Освободи ее от ожиданья

В объятьях с ней, в сокровищнице сна».

Сказавши все и кончив эту повесть,

Лейли рыдала, в дальний путь готовясь,

И с именем любимым на устах

Скончалась быстро, господу представ.

Мать на нее как всмотрится, как взглянет,—

Ей кажется, что Страшный суд нагрянет.

Срывала с головы седой чадру

И растрепала кудри на ветру.

Вопила, чтобы смерть переупрямить,

Все причитанья, что пришли на память,

По-старчески, склонившись к молодой,

Ее кропила мертвою водой.

Лежало тело дочери в бальзаме

Живой любви, омытое слезами.

И стон такой последний раздался,

Как будто то стонали небеса.

Старуха же в отчаянье великом

Над камнем мертвой крови, сердоликом,

Все сделала, что приказала дочь.

И, проводив ее навеки в ночь,

Не жаловалась больше на кончину,

Не ужасалась, что ушла из глаз

Жемчужина в родимую пучину.

О жемчуге забота улеглась.