Пять поэм

В день, подобный весне, — так он был озарен,
В день, прекрасней всех дней миновавших времен,

Был у шаха в гостях повелитель Китая;

Пировали два солнца, в чертоге блистая.

Из Китая, Ирана и зинджской страны

Знать к румийцу пришла. Были чаши полны,

Тесно было прибывшим, сидели бок о бок,

Мир забот был отогнан — в час пира он робок.

Был у слуха пирующих ценный улов:

Порождались устами жемчужины слов.

Кто-то вздумал спросить в этом шумном совете:

Кто из всех мастеров одаренней на свете,

Чем прославлена в мире любая страна

И в искусстве каком всех сильнее она?

И ответил один: «Если зрим чародея,—

Он из Индии гость». — «Волхвованьем владея,—

Так воскликнул второй, — может брать Вавилон[417]

Пораженных людей в свой волшебный полон!»

Молвил третий: «В сердцах наших сладкая рана

От иракских ладов и певцов Хорасана».

И четвертый сказал: «В красноречии слаб

Житель каждой страны, если рядом — араб».

Пятый важно изрек: «Верен истине буду:

Только живопись Рума известна повсюду».

«Нет, о друг живописцев! На этом не стой.

Лишь в Китае художники», — молвил шестой.

И румиец с китайцем поспорили: «Вправе

Только мы говорить об искусстве и славе!»

И красивый их спор был пленительно схож

С их искусством, он был — прихотливый чертеж.

После распри недолгой, напрасной и жаркой

Все решили: покой разделен будет аркой,

И когда эту арку построят, она

Будет плотной завесою разделена.

Справа — нечто румиец напишет умело,

Слева — ловкий китаец возьмется за дело.

И увидят они, что назначит им рок

В час, когда состязанья закончится срок.

Лишь они создадут взорам новый подарок,

То откинут завесу меж двух полуарок,

И решит многих зрителей пристальный взор:

Чья картина милей, чей прекрасней узор.

С двух сторон плотной ткани, без лишней заботы,

Мастера на ступени взошли для работы.

И когда своего каждый мастер достиг,

То завесу откинули в этот же миг.

Две прекрасных картины открылись, — и что же?

И рисунок, и цвет — все на них было схоже.

Всех внимательных судей стеснившийся ряд

На творения поднял растерянный взгляд:

Как же статься могло, что художников двое

Схожий создали сон в разделенном покое?

Тут вошел Искендер… Шепот судий затих…

Меж картинами сев, царь осматривал их.

Все казалось ему непостижною тайной

В этой близости образов необычайной.

Царь взирал на картин многоцветную гладь,

Продолжая огнем любопытства пылать:

Было сходство во всем у обоих творений,

Это было игрою взаимных дарений.

И мудрец, бывший тут же, увидел, дивясь,

Двух тождественных образов дивную связь.

Он стоял, размышляя, и вот понемногу

В ясной мысли к разгадке нашел он дорогу:

И велел он задернуть упругую ткань,

Между сводами арки вновь делая грань.

И когда друг от друга он своды завесил,

Этот — вмиг загрустил, тот — все так же был весел.

Вся картина румийца сияла, свежа,

А другую покрыла внезапная ржа.

И, китайскую сторону видя пустою,

Был смущен государь. Но опять красотою

Согласованных красок сверкнула она,

Лишь отдернута снова была пелена.

Все он понял: прельщала глаза не наброском,

Не картиной стена, а сияющим лоском

Отраженье она создавала; такой

Стала гладкой стена под китайской рукой.

И румиец явил своей радуги пламень,

И китаец сумел сделать зеркалом камень.

Здесь картина рождалась, на той стороне

Повторялась она на блестящей стене.

И у судей возникло единое мненье:

У искусников этих большое уменье.

Хоть в рисунке всех строже румиец, — считай:

В наведении лоска всех выше Китай.[418]