Пять поэм

Жизни той, что цвела на разостланном богом ковре,
Вновь не стало. Смотри: сколько смен в этой вечной игре!

Ухо сердцу писало о всем, что даровано слуху.
Взор склонялся к земле, всем явлениям близкий по духу.

Сахар сладость утратил от смеха тюрчанок, а глаз
Горячее сверкал, видя гурий, настроивших саз.

И мой тюрок, — мой месяц в касабе сверкающем белом
Разорвал мое сердце набегом внезапным и смелым.

Полумесяц, на темень махнувший с презреньем рукой,
Нам бессменно сиял, осветив наш отрадный покой.

Если взор ее быстрый во взор мой кидался с размаху,
Вся душа, преклоняясь, мгновенно подобилась праху.

Так светила она, что свеча истекала в слезах,
А светильник мигал и от горестной зависти чах.

Пусть чинила она мне любую обиду, я в этом
Видел только лишь благо, и ночи казались мне светом.

И она предо мною сияла прибрежным цветком,
Я, смиренно склонясь, расстилался пред ней ручейком.

Но в те ночи с любимой, лобзанья вкушая с ней вместе,
Словно фиников сладость, не внял я таинственной вести.

Я не ведал, что месяц, которого сладостней нет,
Тайный месяц скрывал, — тот, который воистину свет.

Был влюблен я в себя, но любим был я месяцем дальным.
Он грустил обо мне, но меня заставал беспечальным.

Сердце в страсти шептало: «О, если бы пламенный день
Нашей ночи не сжег, не спугнул ее сладкую тень!»

Но ведь ночи мои не сулили покоя. С испугом
Вдаль гляжу: в Судный день их сочту ли ходатаем, другом?

Жду я ночи, сияющей в солнечном, в дивном огне!
Но желанная ночь мне не видится даже во сне.

Лишь в подобную ночь мне была бы доступна отрада.
Я возжаждал ее, и других мне ночей уж не надо.

И шепчу я: «Господь, ты мне все помоги превозмочь,
Лишь бы только увидел я эту горящую ночь!»

Эта ночь — озаренье, над тягостной тьмою победа,
Эта ночь — словно ночь для надзвездных путей Мухаммеда.

Чтобы яхонт добыть, месяц роет небесный рудник;
Дивной ночи желая, к кирке он с упорством приник.

День, что только и дышит своей неприязнию к ночи,
Также к ночи благой устремляет горящие очи.

Я проснулся, и солнце, свой меч на дороге зари
Поднимая, промолвило: «Небо, мне дверь отвори!»

И от пламени солнца, узрев эти рдяные розы,
На айвана ковер пролил я бесконечные слезы.

В небе облако встало. Омыло оно с высоты
Ткань, скрывавшую солнце, — душистых деревьев листы.

В голубом водоеме, запруженном солнцем, кувшины
Мы разбили б свои, уцелеть бы не смог ни единый.

Небосвод, полный звезд, отказался от их серебра,
Молвив: «Чистого золота уж наступила пора!»

Утро быстро проснулось и в свете сверкающем, алом
Вслед кровавой заре побежало с блестящим кинжалом.

Битвы с ним я страшился. Я тотчас же бросил свой щит,
Сделав душу щитом. Злое утро смертельно разит.

Перепрыгнув ручей, на мою оно душу напало,
И ночной звездный мост предо мною оно разломало.

И зажглось мое сердце, и так закричало, горя:
«Разве ты — отомщенье? Иль ты — воздаянье, заря?

Знал я много услад, видел нежные очи, бывало,
Я лампады имел, озарявшие ночи, бывало.

Но те ночи ушли, тех лампад мне не видится свет;
Их как будто бы не было, нет их уж более, нет!

Так ужаль мою грудь, ты, мне бывшая сладким напитком,
Ты, что нежила сердце, предай меня сладостным пыткам.

На несветлого сердцем направь свой безжалостный меч,
Ведь того, кто сожжен, без труда можно пламенем жечь!»

Так не мог удержать я ни горького плача, ни стона,
И кровавые слезы заря полила с небосклона.

И сгорел светлый день от моей беспросветной тоски.
Ключ светила замерз, и холодные сжал я виски.

Но хоть яд я вкушал, небеса мои ведали муки,
И ночная змея светлый камень мне бросила в руки.

И когда растворился я в светлом сиянье зари,
Я забыл обо всем и услышал: «Душой воспари!»

Те, чьи взоры могли многоцветной достичь колыбели,
Света больше, чем зори, принять в свои души сумели.

Как бесславны твои беспросветные ночи! Огнем
Им гореть со стыда перед новым ликующим днем.

Я постиг эту ночь, я постиг этой ночи призванье,
Мне в моем постиженье мое помогало познанье.

Ткань завесы безмолвия! Мир одиночества — ночь!
А свеча — наше зренье. Нам сумрак дано превозмочь.

Розы страстных ночей, их душистый джуляб и алоэ —
Многих раненных в сердце беда и мучение злое.

То, что благом ты счел, то, чему оказал ты почет,—
Было только преддверьем той ночи, которая ждет.

Кто во тьме, что чернее, чем негр, провлачил свои годы,
Ржою тот изъязвлен, все нутро ему съели невзгоды.

Но зарей, что к свече так влеклась, как любой мотылек,
Свет свечи заблестел, и к прозренью меня он повлек.

Так возьми же свечу, хоть она угрожает ожогом.
Светоч взял Низами. Этот светоч вещает о многом.