Пять поэм

До поры, как любовь не явила дыханье свое,
В бездне небытия не могло засиять бытие.

Но счастливец великий в своей непостижной отчизне
Захотел бытия, и завесы раздвинул он жизни.

Он был сыном[92] последним воздушных, летучих пери,
Первым сыном людским в озарении первой зари.

Получил он от неба халифства величье, но следом
Свой утратил он стяг.[93] После снова пришел он к победам.

«Он творцом был научен». О, сколько в нем чистого есть!
«Бог месил его глину». Какая безмерная честь!

Он и чистый и мутный, хоть золото в нем засияло,
Он и камень для пробы, и он же — пытливый меняла.

Он — любимец крылатых, смутивший их райский покой.
Со щеками в пушке, этот юноша — образ людской.

Взять опястье Адама! Для каждой души это — счастье!
На запястье ему семь небес ниспослали опястье.

Две больших колыбели Адама баюкать могли:
В нем все помыслы неба и все помышленья земли.

В сорок дней он дитя; мир познанья младенцу не дорог.
Он — великий мудрец, если лет ему минуло сорок.

Он предвестник любви, он, любовь порождая, возник.
Он, как розовый куст благодатного рая, возник.

Это — взора всезрящего отблеск; исполнен он света;
Это — птица с ветвей, что над миром раскинулись где-то,

Птиц небесных привлек он к своих поучений зерну.
И глядят они вниз, постигая всю их глубину.

Но ведь он в небесах за пшеничное зернышко[94], зная,
Что на землю сойдет, отдал все наслаждения рая.

Он попался в силок, хоть одно лишь он видел зерно.
О, как было мало, о, как было ничтожно оно!

И пришел он с молитвою в мир бытия, и в поклоне
Все склонилось пред ним. На земном воцарился он лоне.

Он для всех был кыбло́й, он для всех был в сиянии зрим.
Лишь один возмутившийся пасть не хотел перед ним.[95]

Лепестки, что он сыпал, что прежде в Эдеме блистали,
Стали негой для всех, а для дьявола — углями стали.

Но без рода людского он счастья не знал бы совсем.
Для него, одинокого, цвел бы напрасно Ирем.

У кого бы другого была столь великая сила,
Чтобы дел человеческих горе его не сломило?

Было сердце его страстью к светлой пшенице полно.
Как пшеницы зерно, от огня раскололось оно.

И стремленье уйти, и забыть о лазоревом крове,
Есть пшеницу земную — и сладко все было и внове.

Ни отца, ни детей. Как зерно, должен он прорасти
И в камнях быть измолотым. Ждал он такого пути.

Только брошенный в землю, надеждою стал он земною,
Светлоликим он стал. Ведь прощен был он силой иною.

И на тело его зной набросил — пшеничную тень.
Как на лунном шагрене, на ней был заметен ячмень.

Ячменю и пшенице ужель не постыла их ссора?
Вновь ячмень загрустил. Ведь пшеница отрадней для взора.

Лишь в эдемском саду съел нежданно пшеницу Адам,
Вскрылось сердце его, и желаньем он был уж не там.

Как унижен он был; жаждал этого демон двурогий.
Съел пшеницу Адам, и свернул он с надежной дороги.

К тяжкой жесткости сердца пшеничное клонит зерно.
Тяготенье к пшенице. К безумью приводит оно.

И лишь только пшеница всеобщею стала едою,
Рот раскрыла она, угрожая всеобщей бедою.

Где истоки души? Миновал им назначенный срок.
Да, пшеничное зернышко — это опасный силок.

Ешь лепешки ячменные. Надо ль к иному стремиться?
Вспомни участь Адама: его обманула пшеница.

Обладающий сердцем! Ты дьяволу молви — не лги!
Мощный лев шаханшаха, не стань ты собакой слуги!

Не свершай омовений; сперва ты избавься от срама
Прегрешений своих; в этом следуй примеру Адама.

Благотворно раскаянье. Шествуй по древним следам.
Испытавши раскаянье, многое понял Адам.

Вожделенье направив к сверканью увиденных зерен,
Стал он нивам земли, стал он темному праху покорен.

Он обман свой увидел. И грех был не легок, не мал:
Соблазненный пшеницей, в силок он навеки попал.

Смятой розе греха многослезный поток он направил
И свой царский шатер в Сарандибе затем он поставил.

От греха он бежал, и свой черный направил он лик
В эту землю, чтоб в ней черный род возле моря возник.

Брал индиго он там из небесного хума, одежды
Красил им в Индустане: еще он не ведал надежды.

Но греха синеву он с ладоней отмыл, и у ног
Новый злак он узрел. А индиго текло, как поток.

Стал он тюрком китайским. Он месяцем стал белоликим,
Спрятав кудри греха покаяния шапкой. Великим

Овладел на земле он престолом, когда от грехов
Он смиреньем избавился. Ждал его царственный кров.

На земле справедливости сеял он истины семя,
Дал он правду в наследье народам на долгое время.

У хранителя рая сокровища взял он и, рай
Покидая, принес их в земной новонайденный край.

Так воспользуйся, смертный, с такого богатства доходом!
Он посеял, а жатву он всем предоставил народам.

От Дыханья кадила алоэ дышать тяжело.
Мастер седел виновен, что ослику тяжко седло.

Но ведь все ж не напрасно, о смертный, ты призван для жизни,
Милосердье в своей ты порою встречаешь отчизне.

На реке юных дней, в свежих розах, стремится ладья.
Зацепиться страшись за шипы своего бытия.

Будет осень, так в путь ты весной устремляйся, счастливый,
Ты боязни не знай: все сгорят и сгорит боязливый.

Ты не лев, о трусливый; нет, ты не подобие льва.
И душе твоей робкой отважные чужды слова.

Можно льва написать под высокой дворцового сенью,
Но и сотней ударов его не принудишь к движенью.

Человеку прекрасных, небесных одежд не дано.
Праху — прах. Никаких ему светлых надежд не дано.

Как бессильна звезда, что горит обещанием счастья.
Плачет сердце твое. А печали не видят участья.

Почему же тебя, разрушителя вражеских стен,—
Огневой небосвод захватил в неожиданный плен?

Ты в круженье небесном, так будь с препоясанным станом
В услуженье покорном. Его не избегнуть обманом.

Будь подобен огню, ничего нет быстрее огня.
Не отстань от созвездья, свою устремленность храня.

Будь водою ты легкой, которою славятся долы.
Ведь вода не тяжелая много ценнее тяжелой.

Только тонкостью стана людской обольщается глаз.
Только легкие души ценны и желанны для нас.

Ветер мира свершает движенья свои круговые,
Ты, что Каф, недвижим. Где ж порывы твои огневые?

Иль в стремлении к розе шипов одолеть ты не смог?
На себя не гляди, как фиалки склоненный цветок.

Ты лишь только собой населяешь земные просторы,
На себя самого направляя беспечные взоры.

В этом доме обширном ты каждый одобрил предел,
Но ты в доме — ничто. Ведь не этого все ж ты хотел?

Сам в себя ты влюблен, перед зримым в восторге великом.
И, как небо, ты зеркало держишь пред блещущим ликом.

Если б соль свою взвесил, ты спесь бы свою позабыл;
И тогда бы за все небесам благодарен ты был.

Позабудь притесненье. Отправься в иную дорогу.
Что есть люди, скажи? Устремляйся к пресветлому богу.

Ты познай его благость, лишь этим себя мы спасем.
Ты познай свою скверну и небу признайся во всем.

Если ты устыдишься, к молитвам в слезах прибегая,
Милосердной и щедрой окажется сила благая.