Пять поэм

Выезд Хосрова на охоту

Был весел день. Хосров, в час утренней молитвы,
Поехал по местам, пригодным для ловитвы.

Всем любовался он, стрелял зверей, и вот

Селенье вдалеке веселое встает.

И тут над розами зеленого покрова

Раскинут был ковер велением Хосрова.

Пил алое вино на травах он, и, глядь, —

Златая роза[122] вдаль уж стала уплывать.

Вот солнце в крепости лазоревой на стены

Взнесло свой желтый стяг. Но быстры перемены:

Оно — бегущий царь — алоэ разожгло.[123]

Раскрыло мрак шатра, а знамя унесло.

И под гору оно коня, пылая, гнало,

Мечами небосвод, ярясь, полосовало.

Но, ослабев, ушло, ушло с земли больной

И свой простерло щит, как лотос, над водой.

В селении Хосров потребовал приюта.

Для пира все собрать пришла теперь минута.

Он тут среди друзей ночную встретил тень,

Пил яркое вино, ночь обращая в день.

Под органона гул — о, звуков преизбыток! —

Пил аргаванный он пурпуровый напиток.

Во фляге булькал смех. Была она хмельна.

И сыну царскому с ней было не до сна.

С зарей Хосровов конь — безудержный по нраву —

Меж чьих-то тучных трав был схвачен за потраву.

А гурский нежный раб,[124]

всем услаждавший взгляд,Через ограду крал незрелый виноград.

И вот лишь солнце вновь над миром засияло

И ночи голову от тела дня отъяло, —

Уж кое-кто из тех, что носят яд в устах,

Умчались во дворец, и там услышал шах,

Что беззаконие свершил Хосров, что, верно,

Ему не страшен шах, что шепот будет скверный.

Промолвил шаханшах: «Не знаю, в чем вина».

Сказали: «Путь его — неправедность одна.

И для его коня не создана ограда,

И раб его желал чужого винограда.

И на ночь бедняка лишил он ложа сна,

И арфа звонкая всю ночь была слышна.

Ведь если бы он был не отпрыск шаханшаха, —

Он потерял бы все, наведался бы страха.

Врач в длань болящего вонзает острие,

А тело острием он тронет ли свое?»

«Меч тотчас принести!» — раздался голос строгий,

И быстрому коню немедля рубят ноги,

А гурского раба владельцу лоз дают, —

Сок розы сладостной в поток соленый льют.

Оставили в жилье, где пили в ночь охоты,

Как дар, Хосровов трон искуснейшей работы.

Арфисту ногти — прочь, чтоб голос арфы смолк,

А с арфы смолкнувшей сорвать велели шелк.[125]

Взгляни — вот древний суд, для всех неукоснимый,

Суд, даже над своей жемчужиной творимый.

Где ж правосудье днесь великое, как рок?

Кто б сыну в наши дни подобный дал урок?

Служил Ормуз огню. Свое забудем чванство!

Ведь нынешних времен постыдно мусульманство.

Да, мусульмане мы, а он — язычник был.

Коль то — язычество, в чем мусульманства пыл?

Но слушай, Низами, пусть повесть вновь струится:

Безрадостно поет нравоучений птица.