Пять поросят

– Вот именно. В этом и заключается проблема свидетельских показаний. Они бестолковые и создают неправильное представление. Конечно, Каро и Эмиас ссорились! Конечно, они говорили друг другу жестокие, оскорбительные и возмутительные вещи. Чего никто не понимает, так это того, что им нравилось ссориться. Да, нравилось! И ей, и Эмиасу. Такая вот склеилась парочка. Обоим нравилась драма, эмоциональные сцены. Большинство мужчин – другие. Им хочется покоя. Но Эмиас был художником. Он любил кричать, угрожать, возмущаться. Он как бы выпускал пар. Такие, потеряв запонку, ставят на уши весь дом. Знаю, звучит странно, но жизнь в режиме непрерывных ссор и примирений была их идеалом! Они так развлекались. – Анжела нетерпеливо тряхнула головой. – Если б меня не услали, если б мне позволили выступить в суде, я бы так всем и сказала. – Она пожала плечами. – Только не думаю, что мне поверили бы. Да и я сама тогда не понимала этого с такой ясностью, как теперь. Я знала это, но не осознавала всего, и мне в голову не приходило попытаться изложить все словами. – Посмотрела на Пуаро. – Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

Тот выразительно кивнул:

– Прекрасно понимаю. Вы абсолютно правы в том, что сейчас сказали. Есть люди, которых утомляет согласие. Им постоянно требуются стимуляторы разлада, чтобы творить драму в собственной жизни.

– Верно.

– Позвольте спросить, мисс Уоррен, как бы вы описали ваши чувства в те дни?

Анжела вздохнула.

– Растерянность и замешательство, прежде всего. Беспомощность. Это был какой-то невероятный кошмар. Каролину вскоре арестовали – думаю, дня три спустя. До сих пор помню, как меня это возмутило, как я злилась, как верила с детской наивностью, что произошла какая-то дурацкая ошибка и все снова будет в порядке…

Каро, разумеется, тревожилась из-за меня, хотела, чтобы я уехала как можно скорее. По ее требованию мисс Уильямс почти сразу же отвезла меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А потом, когда в суде решили, что мои показания необязательны, меня отправили за границу.

Разумеется, я не хотела уезжать, но меня убедили, что Каро беспокоится обо мне и что помочь ей я могу, только если уеду… – Она помолчала. – В общем, меня отправили в Мюнхен. Там я и была, когда присяжные вынесли вердикт. Повидаться с Каро не разрешили – этому воспротивилась она сама. Наверное, то был первый и единственный раз, когда она не поняла меня.

– Не думайте так, мисс Уоррен. Посещение в тюрьме любимого человека могло не лучшим образом отразиться на психике восприимчивой девушки.

– Возможно.

Анжела Уоррен поднялась.

– После приговора сестра написала мне письмо. Я никому его не показывала. Думаю, сейчас я покажу его вам. Может быть, оно поможет вам понять, каким человеком была Каролина. Можете, если пожелаете, показать его Карле.

Она подошла к двери, потом вернулась.

– Идемте со мной. У меня в комнате портрет Каролины.

Второй раз за последнее время Эркюль Пуаро стоял перед женским портретом.

С художественной точки зрения работа была посредственная, но детектив смотрел на картину с любопытством – его не интересовали ее художественные достоинства. Вытянутое овальное лицо, изящная линия подбородка, милое, слегка застенчивое выражение. Лицо, как будто не уверенное в себе самом, эмоциональное, со скрытой, спрятанной красотой. В нем не было силы и энергичности, как в лице дочери, несомненно унаследовавшей эти качества от отца. Лицо отражало натуру менее позитивную.

И тем не менее, рассматривая портрет, Эркюль Пуаро понял, почему человек с таким богатым воображением, как Квентин Фогг, не смог ее забыть.

Рядом с Пуаро, держа в руке письмо, стояла Анжела Уоррен.

– А теперь, когда вы узнали, как она выглядела, прочтите ее письмо.

Детектив осторожно развернул листок и стал читать то, что Каролина Крейл написала шестнадцать лет назад.