Пять поросят

Я тут же заявила, что хочу с ним познакомиться. В тот раз мы говорили минут, может быть, десять. Когда кто-то производит на вас такое впечатление, какое произвел на меня Эмиас Крейл, пытаться описать его бессмысленно. Если я скажу, что, когда увидела Эмиаса, все остальные, кто там был, съежились и растворились, это будет, пожалуй, ближе всего к истине.

Сразу после той встречи я отправилась смотреть его картины. Какие только могла. Как раз в то время у него была выставка на Бонд-стрит, еще одну картину показывали в Манчестере, одну – в Лидсе и две – в публичных лондонских галереях. Я посмотрела все, а потом встретилась с ним снова и сказала: «Я видела все ваши картины. По-моему, они чудесны».

Его это позабавило. «А кто сказал, что вы разбираетесь в живописи и можете судить? Я не верю, что вы в этом что-то соображаете».

«Может быть, и нет, – ответила я. – Но они все равно изумительные».

Он ухмыльнулся. «Не будьте восторженной дурочкой».

«Я не такая. Хочу, чтобы вы меня написали».

«Если вы хоть что-то соображаете, то должны понять – я не пишу портреты хорошеньких женщин».

«Это необязательно должен быть портрет, и я не хорошенькая».

Вот тогда только он посмотрел на меня так, словно начал видеть по-настоящему. «Да, может быть, и нет».

«Так вы меня напишете?» – спросила я.

«А вы чудной ребенок», – сказал он.

«Деньги у меня есть, если дело в этом. Я в состоянии хорошо заплатить за работу».

«Почему вам так хочется, чтобы я написал вас?»

«Потому что я так хочу!»

«И это причина?»

«Да, я всегда получаю то, что хочу».

«Бедняжка, как же вы юны!»

«Вы меня напишете?»

Он взял меня за плечи, повернул к свету и внимательно на меня посмотрел. Потом отступил на пару шагов. Я стояла неподвижно. Ждала.

«Несколько раз у меня возникало желание написать стаю до невозможности пестрых австралийских попугаев, опускающихся на собор Святого Павла. Если писать вас на фоне традиционного пейзажа, результат, полагаю, будет такой же».

«Так вы будете меня писать?» – снова спросила я.

«Вы – прекраснейший, живейший и ярчайший образчик смешения экзотических красок. Я буду вас писать!»

«Тогда договорились», – сказала я.

«Но предупреждаю вас, Эльза Грир. Если я буду вас писать, то, вероятно, полюблю вас».

«Надеюсь…» Я произнесла это ровным, спокойным голосом и услышала, как он затаил дыхание. Его глаза блестели.

Вот так все было – вдруг.

Через день или два мы встретились снова. Крейл сказал, что мне нужно приехать в Девоншир, потому что там есть место, которое требуется ему для заднего плана.

«Я, как вам известно, женат и очень люблю жену».

Я заметила, что если он любит жену, то она, должно быть, очень милая.

«Необычайно милая, – подчеркнул он. – Она восхитительная, и я обожаю ее. Зарубите это себе на носу, юная Эльза».

Я сказала, что поняла.

Неделей позже он приступил к работе. Каролина Крейл встретила меня очень любезно. Я не очень-то ей нравилась, но, в конце концов, с какой стати я должна была ей понравиться? Эмиас был очень осторожен. Не сказал мне ни слова, которое не могла бы услышать жена. Я была вежлива и соблюдала все требуемые условности. Но мы оба всё понимали.

Через десять дней Крейл сказал, что мне придется вернуться в Лондон.

«Но картина не закончена», – возразила я.

«Она едва начата. Дело в том, Эльза, что я не могу писать вас».

«Почему?» – спросила я.

«Вы прекрасно знаете, почему. Поэтому вам нужно уехать. Я не могу сосредоточиться на работе, не могу думать ни о чем – только о вас».

Мы разговаривали в Батарейном саду. Был жаркий солнечный день. Пели птицы, гудели пчелы. Казалось бы, мир и покой. Но в воздухе висело ощущение чего-то тяжелого, трагического. Как будто что-то, что только должно было случиться, уже отражалось в атмосфере сада.

Я знала, никакого толка от моего возвращения в Лондон не будет, но все-таки сказала: «Хорошо, я уеду, если вы так говорите».

«Вот и молодец».

И я уехала.

Не писала.

Крейл продержался десять дней, а потом явился сам. Похудевший, измученный, несчастный – не узнать.

«Я предупреждал вас, Эльза. Не говорите, что я вас не предупреждал».

«Я вас ждала. Знала, что приедете».

Он как будто застонал. «Есть то, с чем мужчина совладать не в силах. Я не могу ни есть, ни спать, ни отдыхать, потому что хочу вас».

Я сказала, что все это знаю, что сама переживаю то же самое, и так с нашей первой встречи. Это судьба, а ей сопротивляться бесполезно.

«А вы не очень-то и сопротивлялись, а, Эльза?» – спросил он.

Я ответила, что вообще не сопротивлялась.

Он заметил, что хотел бы, чтобы я была постарше, и я ответила, что это значения не имеет.

Я могла бы сказать, что несколько следующих недель мы были счастливы, но слово «счастье» не совсем подходящее. Это было что-то более глубокое и более пугающее. Мы были созданы друг для друга, мы нашли друг друга, и оба знали, что должны всегда быть вместе.

Но случилось и кое-что еще. Незаконченная картина преследовала Эмиаса, не отпускала, не давала покоя.