Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Почти без сюжета: коллекция рассказов-миниатюр. Вот, например, человек, топором прорубающий в дремучей тайге просеку. Все спрашивают у него: зачем? Он сильный, молодой, здоровый, все деревья у него падают в нужную сторону, очень ровно. Отвечает – к звезде. Сибирская краса приносит ему на просеку обед. Так всю жизнь и рубил, состарился, стал немощным, так и умер на своей дороге. Просека и звезда остались.

Фамилия революционера, отправленного в Сибирь – Устюжанинов, на редкость верная русская красивая фамилия. Глаза у него – не безумные, конечно, но какие-то… невидящие, напряжённые, неуговариваемые глаза. И в Сибири он не перестаёт метать свои небольшие бомбы, не успокаивается. У жены и у маленьких детей глаза испуганные, безнадёжные, помощи-спасения-защиты они ни от кого уже не ждут. Как это неожиданно правдиво изображено: бомбы он бросает, самому непонятно почему, зачем. Я подумала очень странно: если показано-рассказано талантливо, то это обязательно будет правдиво; или наоборот, если вдруг правдиво, то талантливо, хорошо получилось.

Такая вот была мне мельком показана зимой 79 года необычная какая-то, непривычная правда.

Ещё одна история. Песня звучит вроде бы фольклорная, но фольклор – должно быть или узнаваемо или даже известно.

Пропивают они
мою красоту…

Нет, это автором придумано-составлено. Это поётся красивым высоким звонким женским голосом просто страшно, обличающе и вместе с тем с мольбой.

Покос щедрый, богатый, роскошный, но страсти изображены такие, как говорится, нешуточные. Он совсем не хочет с ней разговаривать, опустил голову, и не переставая размеренно машет косой. Она подняла гордо голову, смотрит ему в глаза и подпрыгивает при каждом взмахе косы. Я даже отворачиваюсь. Затем, в просторной сибирской избе за угощеньем. Смять в кулаке как бумажку стеклянный стаканчик с водкой или пустой; смотреть на это снова – страшно.

Её отдают за богатого.

И уже в самом конце фильма показана связь времён: в этой далёкой Сибири, оказывается, нефть как удачно нашли. Только не там, где революционер Устюжанинов бросал свои небольшие самодельные бомбы, там нет в помине таких роскошных покосов, думаю я; хотя должно быть, по идее, там же. Нефть нашли на болоте, но тоже, конечно, в Сибири, здесь не поспоришь; Сибирь очень большая и разная. Но снова сложности, трагедии: на буровой пожар. Известную актрису, отряхнув с неё нафталин, Кончаловский счёл нужным показать-вывести. Я её грешным делом вообще почему-то не выношу. Пожалел, наверное давняя знакомая, а, может, и учились когда-то вместе, решаю я снисходительно. Деньги, конечно, всем нужны, постепенно начинаю я жалеть актрису.

Свет в зале. Всем кино понравилось, это видно, зрители между собой оживлённо переговариваются, комментируют, но только всем, как и мне, остался непонятен и не очень понравился финал фильма.

Не захожу в метро, иду вниз по Горького, по левой стороне, долго; мечтаю, чтобы девчонки поскорее тоже посмотрели бы этот фильм, и мы бы в письмах обменялись мнениями. Мне интересно, что они скажут. Какое неожиданное кино, наконец решаю я; так и напишу!

* * *

На одном из занятий по луговодству профессор Колесников знакомит нас с новым словом: «сидераты», т. е. зелёные удобрения, которые запахиваются в почву на корню, чаще всего это бобовые, обогащающие почву азотом, многолетний люпин, например. Затем мысль его уходит немного в сторону, и он с гордостью рассказывает нам о последнем достижении агрономической науки – растении под названием “борщевик Сосновского”.

Выслушав преподавателя внимательно, я делаю вывод, что этот борщевик у нас дома рядом с сараем уже спокойно растёт: все признаки налицо. Широкие мясистые листья, как бы вырезанные из ровного круга, высокий толстый стебель. Так это или нет, неизвестно. Появился откуда-то; самозародился; сначала, кажется, его не было.

Колесников между тем рад-доволен: это успешное решение проблемы кормов для животноводства, урожай зелёной массы несравним с существующими, выращиваемыми сегодня, культурными растениями, но, кроме того, в корневищах борщевика обнаружен сахар инулин. Мы, поражённые, молчим. Не инсулин, разоряется профессор, а то многие путают. Инсулин и не сахар вовсе, он слышал звон, да не знает, где он, думаю я снисходительно. А что такое, правда, инсулин, задумываемся-вспоминаем мы всей группой, и всей группой же решаем спросить у Лены Рассказовой. Мы не профессор, нам бы надо знать, вдруг ещё где-нибудь спросят, на физиологии, например. Постепенно проясняется, что это с первого курса, с гистологии, гормон внешней секреции, способствующий расщеплению сахаров, вырабатывается поджелудочной железой. Мы – ноль эмоций на слова профессора – вдруг начинаем вспоминать, кто как сдавал-пересдавал гистологию; кажется, звонок был.