Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Но нет, это звонок какой-то ошибочный был, это бывает иногда, Колесников с трудом, но врезается в наш разговор. Инулин – инсулин, профессор запутал нас совсем, нам это не нравится, как хорошо, раньше что-то одно было, понятно. Доминирует голос нашего старосты: ребята, не путайте, инсулин – это инсулин, а инулин – это инулин… Я только что поклялась себе самой, здесь же кстати, на агрономии, что начинаю новую жизнь, и не слышу Мельничука, и вот, как назло, прекрасная возможность воплотить это обещание в жизнь. Это оказывается не так-то просто. Я словно холоднокровно смотрю на себя со стороны.

…А вывел этот сорт учёный-агроном по фамилии Сосновский, как можно судить по названию. Но промахнулся почему-то с корневищным борщевиком товарищ Сосновский; про этот борщевик теперь так говорят: напал на участок. Как Хан-Батый напал! Только закрывать весь участок каким-либо плотным материалом.

У нас в комнате откуда-то появилась банка тушёнки, часов в 11 вечера. Мы её не спеша аккуратно едим втроём, потому что Янкина в этом не участвует, она ходит по нашей тесной комнате кругами и жалобно ноет:

– Девчонки, не предлагайте мне, пожалуйста, я уже зубы почистила…

А мы вообще-то и не предлагаем, мы и без Ирки тушёнку можем неплохо съесть. Остаётся в банке не очень много уже, когда она сдаётся сама себе и присоединяется к трапезе. Тушёнка вкусная, мы едим её с хлебом, но без чая. Я всё время хочу пойти поставить чай, но у меня ничего не выходит. Я так думаю, эта баночка оказалась у нас при посредстве Исмата; всё, что с ним связано, было всегда очень неожиданным и несколько авантюрным.

Исмат приходит в гости к Нине, но он настолько общительный, что мы все тоже делаемся друзьями. В самом начале третьего курса Нина оставит академию. Как очень многие серьёзные студенты, она уже училась в с/х техникуме, и даже её фотография красуется на обложке шестого номера журнала “Земля родная” за 1978 год. Я найду свою соседку по комнате прямо у мамы в библиотеке, я раньше не знала, что и журнал-то такой есть, “Земля родная”, покажу маме, но мама даже и смотреть на это не станет. Не знаю, почему.

Я вижу Наташу, как она резко заходит в комнату и говорит мне по поводу чего-то: «Молодец, Нора!» Я ахнула. Другим можно, а Наташе нельзя. Вполне можно Вальке Карповой (она и придумала); пусть.

– Всё, – говорю я спокойно, хотя очень люблю Наташку; но. – Развод по-итальянски.

Больше я со своей подругой разговаривать НЕ – БУ – ДУ. Она в тот же миг так прочувствованно, так проникновенно:

– Таня, извини.

Я без труда извиняю её, моя натура – воплощённое миролюбие.

Нина с Исматом как-то осенились вдохновением и придумали для Наташи такое милое уютное прозвище. Все его знали, но никто так Наташу, кроме самих Нины и Исмата, пожалуй, не называл. И уж, тем более, я. Роза называла Наташу culona, я не буду говорить, что это слово означает. Мне наша прелестная добрая кубинская подруга иногда говорила: baca, она считала меня толстой. Но так говорить неправильно, так говорить может лишь monga. Это необходимое слово я выучила одним из первых.

Роза приходит к нам редко, только по делам. А я так радуюсь, когда она приходит, я люблю разнообразие жизни. Мы пьём чай, Роза возмущённо делится с нами своими наблюдениями над нами же:

– Таня, Натаща! Нет, но как вы живёте! Если у вас есть чай, то у вас нет сахара! А если есть сахар, то нет чая!

* * *

К Новому Году я навожу в нашей комнате идеальный порядок, я трачу на это уйму времени. Я выхожу на улицу и вытряхиваю и чищу в снегу наш небывалый половичок, и он снова становится ярко-фиолетовым. Никого нет дома – кто где. Для полноты картины я раскладываю наши красивые шёлковые платья, приготовленные для встречи Нового Года, на кровати. Получается бесподобно красиво. Затем я выхожу на кухню ненадолго и, когда возвращаюсь, мне кажется, что я немного перепутала комнату и зашла в чужую, я испуганно быстро закрываю дверь. Я уже успела забыть, что весь этот порядок – моих рук дело. Настолько красиво и настолько непривычно для нас. Вот как удивительно мы живём. Всё Олимпиада! Ощущение временности жизни, да ещё теснота изрядная.

31-го декабря я решаю вечером одна съездить на Красную площадь, встретить Новый Год по новосибирскому времени. Сказано – сделано. Привычное количество ударов курантов на Спасской башне – восемь. Всё так, всё правильно. В Новый Год всегда часы бьют восемь раз. Хожу по торжественной бесснежной Красной площади и вспоминаю свою деревню. Что делают в далёкой холодной заснеженной Западной Сибири мама и папа?! Здесь, в Москве, совсем не так холодно…

Потом я иду в ГУМе по первой линии, захожу в гастрономический отдел, как хорошо, там совсем никого нет, покупаю заварные пирожные по 22 коп., продавец аккуратно укладывает их в белую коробочку и не спеша перевязывает, наклонив голову набок, любуется своей работой, весело вручает мне пирожные как подарок. Я тоже поздравляю её с Новым Годом и быстро еду обратно.