Пять жизней и одна смерть

– Мы тоже, но сейчас мы все в этом действительно нуждаемся. И ты расскажешь нам все подробности. Иначе я сойду с ума от этой чертовой непредсказуемой жизни, – говорит Марта и делает большой глоток.

Элиза следует ее примеру, морщится и тут же запихивает в себя большую ложку торта. Я делаю выдох и тоже глотаю из стакана. Прохладная и в то же время обжигающая жидкость течет внутрь, а язык дико щиплет.

«Ну и напиток, как его можно любить?» – думаю я, посмотрев на стакан, и ставлю его обратно.

– Давай начнем еще раз, – говорит Марта. – Расскажи о себе, себе настоящей, о Лине.

И я рассказываю: какой была, что любила, чем занималась.

– Потом я поступила в архитектурный и мечтала стать…

– Что? Ты училась на архитектурном факультете университета Мэя? Который в районе Французского парка? – спрашивает встревоженно Элиза.

– Да.

– Я тоже, – отзывается она с нескрываемой болью в голосе.

– Я не помню, что произошло, совершенно не помню тот день. Я училась на втором курсе и не знала Кира, даже не видела его никогда. Но, как я поняла из разных источников, Кир пришел в университет вечером и был очень злым и нервным – так, по крайней мере, описывали его прохожие, которые видели, как он шел по направлению к зданию. В это время я была там. Я любила задерживаться после учебы, особенно во внутреннем саду. Могла часами сидеть там, рисуя в своем альбоме. Но в тот роковой день почему-то оказалась в театральном зале. Что там делала – тоже не помню. Этот день стерт из моей памяти. Ну а дальше случилось то, что случилось. Меня просто не… – Слова застревают в горле, они упираются о стенки, неготовые прозвучать, прорваться во внешний мир.

– А потом ты просто стала Анной, – успокаивает меня Марта. Она встает и подходит ко мне, садится рядом и крепко обнимает.

Элиза сначала сидит в какой-то прострации, будто не слышит ничего, о чем я все это время рассказываю. Затем приходит в себя и следует примеру Марты. Она обнимает меня так крепко, словно хочет от кого-то спасти. Ее руки по-матерински гладят меня по голове, будто я маленькая девочка, которая упала и ушибла коленку, а она моя мама, убеждающая, что боль пройдет и все будет хорошо. Руки Элизы защищают меня, укутывают, как теплый плед понимания и заботы. Потом Марта берет стакан с виски и произносит:

– За тебя, наш храбрый мышонок. Мы с тобой. Мы со всем разберемся! – И выпивает остатки алкоголя.

Элиза тоже делает глоток и смотрит на меня внимательно. Потом выдыхает, будто готовится сказать что-то очень важное, но никак не может решиться.

– Послушай. Возможно, я знаю, почему именно я. Не уверена, но есть чувство, что я смогу тебе помочь.

Она встает и выходит из комнаты. Я смотрю на Марту, но та только пожимает плечами. Мы сидим в приятной тишине и ждем Элизу. Через несколько минут она возвращается, держа в руках тетрадь в черной обложке. Садится на свое место, делает еще глоток виски, все так же сжимая тетрадь в руке.

– Я тоже училась в архитектурном лет двенадцать назад, – говорит она глухим, потухшим голосом. – Мечтала быть ландшафтным дизайнером, и вся жизнь тогда представлялась мне сочным зеленым лугом. Но случилось непоправимое. Одно событие разрушило меня, уничтожило, выдернуло со всеми корнями из земли, и с того дня я делала все для самоуничтожения. Апогей всего ты застала, не буду рассказывать об этом. Когда я пришла в себя, то решила покончить с прошлым раз и навсегда. Приняла решение вычеркнуть его из памяти, перенеся на листы плотной бумаги. Мне казалось, что только бумага сможет стерпеть все, а я нет. И тогда я записала воспоминания, разлом моей души и оставила события тех дней в этой тетради. Единственный раз я рассказывала свою историю – и то только белым листам. Второй раз рассказать ее – даже тебе – не смогу. Прости, но у меня не хватит мужества и сил. Поэтому я просто отдам тебе свой кошмар, свое прошлое. Надеюсь, что оно сможет тебе помочь.

– Спасибо, – тихо отзываюсь я, забирая у нее тетрадь в черной обложке.

– И… – Она хочет что-то добавить, но не может подобрать слов. Марта придвигает к ней стул и берет ее за руку.

– Элиза, все хорошо.

– Нет, Марта, не хорошо. Лина – мой смелый мышонок, – произносит она, глядя на меня. Ее голос немного подрагивает, а в глазах собираются соленые капли печали. – Не суди меня строго, Лина. Ладно? Я должна была, да, должна была, но была так напугана и истерзана. Я… просто испугалась. И хотела начать с чистого листа. Не хотела вспоминать. Я была юна и не думала о последствиях. Прости меня, если сможешь. И когда прочтешь мой дневник, если у тебя останутся вопросы, позвони мне.

Мы с Мартой внимательно смотрим на нее, на ее лицо, по которому струятся дорожки слез, на вздрагивающие губы и ноздри, которые пытаются вобрать воздух, просачивающийся через ее всхлипы.

– Спасибо, – говорю я еще раз.

На пороге они обе крепко обнимают меня на прощание, и я выхожу на улицу в свежий ночной воздух.