Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем

Почему у Элизабет хранился адрес брата человека, на которого она работала более двадцати лет тому назад? Почему не самого хозяина, а его брата? Это вызывает много вопросов. Показательно, что Кидни вспомнил об этом, когда его спросили о мужчинах, с которыми у Элизабет, возможно, была связь. Также остается загадкой, в каком виде у Элизабет хранился этот адрес. Поскольку она не умела писать, адрес записал для нее, вероятно, кто-то другой. Возможно, это было письмо от самого мужчины, которое Элизабет бережно хранила много лет. Кроме того, она явно рассказывала Майклу Кидни об этом мужчине и о том, что их связывало. Двадцать лет – слишком долгий срок, чтобы помнить брата хозяина, если тот ничего для нее не значил.

Возможно, именно из-за незаконной связи с братом хозяина Элизабет покинула дом рядом с Гайд-парком. Как бы ни обстояли дела, хозяин (или его брат) снабдил ее хорошей рекомендацией, чтобы она легко могла найти новое место.

В начале 1869 года либо немного раньше Элизабет поступила на работу к вдове по имени Элизабет Бонд. Миссис Бонд заведовала приличной гостиницей и сдавала почтенным клиентам меблированные комнаты в доме по адресу Гоуэр-стрит, 67, в двух шагах от Тоттенхэм-Корт-роуд – улицы мебельных складов и мастерских. Шведская горничная с опытом работы в богатом доме, несомненно, придавала колорит заведению миссис Бонд, хотя обязанности Элизабет ничем не отличались от прежних, а работа была такой же тяжелой. Пока миссис Бонд и ее овдовевшая дочь Эмили Уильямс вели гостиничный бизнес, Элизабет и вторая служанка днями и ночами носили с этажа на этаж тяжелые ведра с углем и водой, подносы с едой, горы грязного и выстиранного белья. Жильцы, чьи камины Элизабет чистила и чьи постели застилала, принадлежали к крепкому среднему классу: среди них были профессор и член совета колледжа Корпус-Кристи в Оксфорде, торговец «предметами роскоши» из Пруссии, бывший пивовар с женой и дочерью, стряпчий и вдова, «жившая на собственные средства». В период с 1868 по 1869 год в доме также проживали немецкий музыкант Шарль-Луи Жоффри и его дочь: они давали уроки вокала и игры на фортепиано на дому[193]. Элизабет снова оказалась среди музыкантов. Благодаря музыке ее дни и обязанности не казались такими однообразными; музыка, вероятно, напоминала Элизабет и о тех, кто когда-то помог ей преодолеть жизненные трудности.

Однажды по пути на рынок или на почту Элизабет зашла в местную кофейню выпить кофе. Там-то ее и заприметил сорокасемилетний плотник из Ширнесса. Мы точно не знаем, как они встретились впервые и как развивались их отношения: возможно, они не раз сталкивались на улице, идя на работу или возвращаясь с работы, сидели рядом в кабинке за деревянной перегородкой и пили сладкий черный кофе. Как бы то ни было, в начале 1869 года Элизабет и Джон обручились.

До нас не дошли сведения о внешности Джона Страйда: мы не знаем, был ли он хорош собой или невзрачен, обладал ли почтенной наружностью. Поскольку ему было под пятьдесят, он наверняка уже начал седеть. Чем же скромный мебельщик мог привлечь необычайно красивую двадцатипятилетнюю горничную почти вдвое его моложе, которая совсем недавно, возможно, была любовницей брата своего богатого хозяина? В двадцать пять лет над Элизабет нависла угроза остаться старой девой. Что касается Джона, то долгие годы он вел холостяцкую жизнь и, безусловно, отложил достаточно денег. Возможно, Элизабет устала от своего бурного прошлого, и ухаживания Джона показались ей искренними. Она знала, какой вред девушке способны причинить мужчины, и надеялась, что брак с Джоном Страйдом станет для нее спасительной гаванью.

Что любопытно, поженились они не в методистской и не в лютеранской церкви, а в приходской церкви Святого Эгидия в Полях, многоярусный шпиль которой возвышался над лондонским смогом. В тот день, 7 марта 1869 года, Элизабет стояла перед алтарем одна: возле нее не было ни родственников, ни друзей. Свидетелем со стороны жениха выступил Дэниел Фрайатт – он записал свое имя рядом с именем своего постоянного клиента и товарища, а свидетелем со стороны Элизабет стал ризничий. В день свадьбы ничто не напоминало Элизабет о ее прошлом; она даже указала фальшивое имя отца, назвав его «Августом Густафссоном». Впрочем, такое поведение было типичным для иммигрантов, не желавших омрачать новую жизнь воспоминаниями и призраками из прошлого. Доподлинно неизвестно, знал ли муж о ее несчастной жизни в Гётеборге и о болезни, носительницей которой она по-прежнему являлась.