Пятая мата

— Гляди, шустряк какой! Поглянулось ему, опять он меня скоблить вздумал! Ты, начальник, лучше уходи! Я — памятливый, я напомню тебе опять кой-что… Не случись тогда меня, глядишь, ты сидел бы здесь сторожем, да тошняком, как я, давился… Уходи-и…

«Ой, начальник, начальник… Легко в твоем-то положении глотку драть. Хошь не хошь — слушай, подчиненный работяга… — думал Романов, вышагивая домой. — Душевней бы надо с Федором, какие-то другие слова сказать. Такую речугу закатил, что самому теперь стыдно. Ишь, второй Кожаков нашелся!»

Тихон потоптался на крыльце, вздохнул, надо было идти в сени, сдирать с себя все мокрое и грязное да мыть руки.

Жена была еще на реке. Вовку нянчила старая соседка. Пустой дом не держал, съестное на глаза не попало. Хлеб, правда, и на виду лежал, но это к ужину кусок оставлен. Пощипал Романов в огороде горох, перемахнул через прясло и пошел к своему тополю. Он всегда приходил к нему, когда вот так нутряное подпирало.

На Чулыме еще работали, а уж совсем, совсем завечерело. Начальник прислонился плечом к шершавому стволу дерева, вспомнил Киняйкина и загрустил:

«Вот он как, лесок-то, достается! Чулыму каждый год то здесь, то там дань живым человеком отдай…

И мало ли людей калечится!

А сколько лесорубов, сплавщиков до срока обезножели и обезручели да на завалины, на печки посадили их те кондовые сосенки…

Люди добрые! Трудно, ох трудно достается для чулымцев хваленый сибирский лес!»

5

Спать Романов здоров. Едва донес до подушки голову, и готово — захрапел. А сегодня ворочается на постели, но не межит глаза тот глубокий, провальный сон.

Киняйкин из головы не выходит, а тут еще и Петлина — петелька шелковенькая… Давеча стоял у тополя, она с ведрами от Чулыма поднималась. Так опять глядела, что бросай все и вся да беги за ней. Да, от такой отбиться трудно. Вот баба, хомутает его с самой весны! По-мужски судить, так и взять бы то, что само в руки просится… Вот не думал, не предполагал, что старая любовь такой острой занозой в сердце останется. Выходит, крепкий узелок связывает тебя с Нинкой. Оно бы все ничего, да в узелке этом и судьба Фаины с Вовкой…

Тихон отодвинулся от тихого тела жены, и тут кто-то осторожно постучал в оконную раму.

Стучал Былин.

— Э, кого вижу-у-у… — удивился Романов, выйдя на крыльцо.

— И сам не рад! — весело окончил фразу Былин и кашлянул в темноту. Михаила разбирало нетерпение. На дворе, в кухоньке, едва хозяин лампешку зажег, спросил в упор: — Выкладывай. Не зря, поди, гонял Кольку.

— Молока с хлебом хочешь? — назвался с едой Тихон.

— Ты б молочка от другой коровки налил… — намекнул на выпивку Былин. Он ловко вылил в себя неразведенный спирт, фукнул в пустой стакан и захрустел луковицей. — Говори!

Тихон рассказал про пуговицу, что нашел Кимяев на озере Долгом.

— Та-ак… Еще что? — уставился на Тихона Былин. Его тяжелые плечи широко нависали над маленьким столом.

— Может, и говорить не стоит… Лодки колотим у такелажного склада… Как-то топор мужики с вечера прибрать забыли, а утром тю-тю… Как в воду канул!

— Ну, дальше.

— Кусок точила опять же у склада лежал — как корова языком слизнула! И еще две пропажи: у Павла Логачева фуфайку с забора сдернули, да ведра не доискалась Семикина.

— У тебя эти, из Юлы… Может, они варначат?

— Да нет, юльские на чужое не позарятся — уверен! — возразил Тихон. — Ты, Михаил, посуди сам… Ну, фуфайка теперь никому не лишняя… А топор, а точило мужикам зачем?! Да такого добра пока на участках хватает. Нет, тут что-то не так!

Былин настороженным колючим взглядом щурился на лампу, разговаривал скорее сам с собой:

— Навроде он тут, сволота. Гляди, на житье обзаводится! Ведь что волокет: топор, точило, ведро… А дурак ты, однако, Кожаков. Где пообедал, туда и ужинать прешь… Кражами-то и оказал себя! Слушай, — наконец вспомнил о Романове Былин. — Ты ничего такого не замечал за Петлиной? А как привечает свекра тайком?..

Тихон испугался за Нину.

— Она с Генкой никудышно жила… Говорят, что и с фронта его не ждет. Значит, из-за Кожакова рисковать не станет.

— Мы к ней дважды с обыском налетали. Дескать, по сигналам рабочих… Все высмотрели: в подполье, в стайке глядели — неприметно, чтобы кого прятала.

После спирта, в густом тепле маленькой кухни, обмяк Былин. Зевнул в столешницу, закурил и неожиданно признался:

— И думать я не думал, чтобы Кожаков ударился в бега. Выпивали, помню, не раз за одним столом… Такое языком болтал — самый наш человек! Скажи, откуда Кожаков у нас появился? Он же не тутошний.

Романов встал, вывернул огонь в чадившей лампе — боковину стекла на ней затягивал косой клин черной мягкой колоти.

— Передавали, работал где-то на Оби и тоже начальником сплавучастка. Турнули его оттуда вроде за пьянку. Вот уж не знаю, как он у нас вынырнул. Будто в тресте сродник какой-то сидел… Сказать правду, хорошо понимал Кожаков сплав — этого у него не отнять. Ну, в тресте заручка… Распоясался, любой ценой план гнал. Да, нашли мы о ком! Подлец и остался подлецом. Теперь вот шкуру спасает от фронта, смерти испугался. Вот тебе и «наш человек»!..