Пятая мата

— «В связи с природным фактором — мелководьем и сверхнормативным намоканием древесины — в устье Боровой затонула пятая мата с ценной авиаберезой. Для недопущения порчи сырья военного времени начальнику Борского сплавучастка Романову, под его персональную ответственность, приказываю организовать расформировку и формировку древесины в новую мату. В помощь придаются рабочие Юльского сплавучастка числом тридцать шесть человек. Приказываю работать по-стахановски, формировку маты завершить в кратчайший срок. Тросов нет. Информация по радио через день. Иванов».

Романов медленно опустил бланк на край стола, в солнечный разлив, и осторожно разгладил его тяжелой ладонью.

— Вот так, други… Не коротко, но сердито.

Первое слово на разнарядках постоянно держал мастер Михайлов. Был он удивительно неловок, неуклюж в служебных помещениях, держался застенчиво, говорил вроде бы и вяло, но всегда обстоятельно. В глубоко запавших светлых глазах Бориса Кузьмича, на всем морщинистом, рыжеватом лице его лежала бессменная печать многолетних рабочих забот.

— Пофартило нам с этой пятой, якорь ее возьми…

— Ну! Лежалым камешком в голову! — согласился быстрый на слово бригадир хватчиков[1] Александр Швора.

Михайлов тер кулаком густое золото щетины на подбородке и степенно считал:

— Шесть лодок только и держим на плаву. А надо тысячу кубов перекинуть от яра к яру… Само мало посудин двадцать ежедневно спонадобится. — Борис Кузьмич поморгал редкими белыми ресницами и повернулся к бригадиру. — Пожалуй, сёдни и начать колотить лодки…

— Только так! — согласился Швора и задал начальнику тот самый вопрос, который беспокоил бригадира больше всего:

— Сколько же дается дней на эту музыку?

Тихон уже приложил давеча руку к конторским счётам. Выходило так: своих сплавщиков всего шестьдесят, соседи приплывут — это наберется сотня, не больше. Начальник определил также виды работ и заглянул в справочник:

— Всю бухгалтерию я подбил… На управу с матой, по нормам, положено сорок два дня — устраивает?!

Михайлов покачал своей тяжелой головой.

— Полтора месяца… Эдак мы до самого морковкиного заговенья дотянем, да-а… Кабы еще народу!

Романов пожал плечами.

— Это откуда возьмет их Иванов? Суйгинский участок рядышком, да суйгинцы сами парятся с планом.

Борис Кузьмич завозился на диване.

— Значитца, девах моих со сплотки снимать… У нас же леса в запани полно, свою мату вяжем. Затянем дело — кому ответ держать?

— Снять девах — это, конечно, запросто… — не сразу отозвался Тихон. — Нет, пока не будем останавливать сплотку. Пока! Поглядим, как оно пойдет с пятой — ладно?

— Шестеро на мате приплыло — это же бригада! — бодро напомнил Швора. — Ну, трое-то наши… Другие запросятся домой, на Юл. Отпустим?

— Как бы не так! — усмехнулся начальник.

— Про домоседов мы забыли… — хлопнул себя по колену Михайлов и, выпрямившись на диване, взглянул на Романова.

Начальник встал, высокий, строгий в своей темно-синей шевиотовой гимнастерке.

— Сходку сегодня вечером собрать — обязательно! Вицы[2] рубить надо? Надо! Клинья для донок[3] тесать? Кому все это делать? Давайте сегодня так: работаем обычным порядком, а завтра всем поселком на мату! Борису Кузьмичу железно началить на берегу. Лодки чтоб одна за другой в воду прыгали! Не забудь, Кузьмич, сейчас же собери стариков, и пусть нары в клубе ставят. Юльских в клубе разместим. Ну, а тебе, Александр, верховодить на реке. Слышал, тросов нет, не пришлет Иванов. А на мате — я поглядел — узел на узле… Сколько-то концов у нас на складе найдется — бери! Смотри, чтобы все надежно. В случае чего, как миленькие погорим… Дальше… Ребятишек позовем вицы на обласках плавить, ты с них глаз не спускай, ясно? Работать на реке все световое время суток. Вопросы?

Вопросов не оказалось.

Маленькая, с розовым оспенным лицом, прошла в свою рабочую клетушку счетовод Варвара Клевцова и сухо защелкала там арифмометром. За дощатой перегородкой, в коридоре, легонько капала из рукомойника вода в пустой таз.

Оставшись один, Романов портил уже третий лист бумаги, — он еще не научился писать строгие приказы военного времени. Для него, Тихона, сущая мука писать эти приказы. Ведь добрая половина их или обязывала рабочих делать что-то сверх положенного, или уж отнимала у сплавщиков это положенное, скажем, выходные дни… Вот и опять целых сорок дней без выходных работягам!

Почему, почему надо так жестко распоряжаться людьми?!

Одно лишь у начальника оправдание: не он, а война все диктует. У нее, оказывается, свои законы, и законы эти нельзя преступать.

Все верно, но Романову-то от этого не легче. И всякий раз, вот в такие минуты, в нем поднималась жалость к подчиненным — на них прежде всего тяготы войны падали…

Ладно, напишет он приказ, вывесит его на дверях конторки, зачитает Михайлову и Шворе, потребует от них росписей: ознакомились-де и ответственность на себя приняли. Этим приказом утвердит и за собой главную ответственность. А что такое для него эта ответственность — долго говорить…