Пятая мата

Иногда в этой дикой пляске темноты и волн Романов терял ощущение времени и пространства. Лодку швыряло в сильной качке, и Чуднов каким-то поистине чудом подставлял ее корму вольному разбегу воды. Мокрый, напряженный, начальник молотил и молотил веслами по волнам, рядом на скамейке с хрипом дышал Павел Логачев.

— По борту справа-а-а… Павел, суши весло-о!

У Тихона похолодело внутри. Не понял он сразу, что же случилось с его-то веслом? За карчу, за топляк зацепил… Только бы не сломать, запасное забыли! Ага, песок… Вот и хорошо, значит, плитка сидит на мели… Теперь она смирная…

Мужики опустили весла, выпрямили затекшие, онемевшие спины, вытерли мокрые лица. Тихон кричал в ухо Логачева:

— Я кого помоложе просил… Зачем увязался?!

— Старость работой молодится! — хрипло закашлялся Павел и полез с канатом в воду.

Это была опасная борьба с рекой, с расходившейся стихией. В горловине высоких берегов ветер дул вниз по течению, Чулым быстро уносил донки с березой. Он будто смеялся над этими молчаливыми людьми, что были непостижимы в своем осознанном упорстве. И река, восхищенная этим нечеловеческим упорством, начала сдавать…

Вторую плитку сплавщики догнали где-то у левого берега.

— Эге-ей! — ревел о помощи бас Андрюхи.

Темная глыба плота скорее угадывалась слева по борту. Только по частому и сбивчивому плеску волн начальник и почувствовал, что она совсем близко.

Багром кормовщик Чуднов подтянул лодку, поднял фонарь.

Опоясывали канатом плитку Романов и Андрюха. Холодная волна ожгла руки по плечи, заводить такелаж следовало в воде…

— Го-то-во!

— …То-во! — донес ветер оборванный голос Андрюхи.

Пять весел дружно заколотили по волнам. Рядом тянула канат к берегу лодка Андрюхи. Долго, кажется бесконечно долго, тянулись лодки к правому берегу. На яр крепить концы канатов полезли другие мужики.

Под берегом, в затишке, малость отдохнули, вычерпали из лодок воду. Начальник торопил сплавщиков:

— Ну, протопили носы? Кидай цигарки, курилки несчастные! Чулым-то без отдыха бежит…

Третью плитку поймали у Черного яра лодки Кимяева и Бекасова. Четвертая досталась Романову и Шворе.

…Сдавать начали и Чулым и ночь. А может, сжалились они над борчанами… Ветер унимался, небо очистилось, и по тепловатому диску луны Тихон понял, что наступает утро.

Потушили фонари, мокрые с головы до ног мужики малость ожили. Еще одна, засевшая на мели плитка и вовсе подняла настроение — как же, за половину перевалило дело!

Последнюю из восьми донку с березой перехватили чуть выше Фоминой заимки, где председательствовал Рожков. Из деревни донеслись крикливые петушиные голоса. Романов вспомнил тот недавний приезд к дружку, его слова об экзамене, который учинила для всех война…

«Сдаем, сдаем экзамен! — торжественно радовался начальник. — Кости трещат, но сдаем!»

Ветер совсем упал, мутный Чулым теперь виновато лизал хмурые глинистые берега и сырые песчаные косы, мелкими забульками выплясывал возле тяжелых лодок.

Тихон отослал одну, потом вторую лодку… Кричать уже не было голоса — давно охрип. Махнул рукой.

— Костер там, костер…

Восьмую плитку крепил за старую сосну вместе с Логачевым. Когда затянули узлы и выпрямились — обоих качало от усталости. Вялыми, чужими ногами побрели луговиной туда, к мужикам. Позади, спотыкаясь, брели кормовщик Чуднов и его меньший брат.

Измученные, вконец обессиленные, они молча сидели вокруг большого жаркого костра и счастливыми глазами смотрели на огонь. От раскисших сапог, от мокрых штанов и фуфаек валил густой теплый пар.

Романов любовно смотрел на грубые, задубелые лица, в темные провалы глаз мужиков, опять и опять радовался, что живет среди этих надежных, давно породненных ему людей. Хоть бы кто пожаловался, а ночь-то была… Расскажи после кому-нибудь — не поверит!

Восток проступал розовым, чистым. Все ярче означались пестрые разбеги осенних лесов по обеим сторонам Чулыма, таяли звезды и блекла, тонула в светлой синеве неба тихая. задумчивая луна.

Он сошел вниз, к реке, нагнулся и поплескал ладонью на заветренное, стянутое лицо. Потом, сам не зная зачем, побрел песчаной кромкой у самой воды. На склоне яра, на весенней осадке берега, неожиданно заметил куст смородины. В высокой траве ягоду не обило ветром, черная, давно спелая, она большими гроздьями гнула ветки к земле и манила, звала к себе. В Тихоне проснулся голод. Он не выдержал и потянулся к кусту. «Так этой осенью и не сходил за смородиной, все некогда… И рыбу не удил, уток не пострелял…»

Возвращаясь назад, поднял голову над рваным козырьком яра и удивился тому, что не увидел сплавщиков.

…Серым, плотным кольцом они лежали вокруг костра в густой некошеной траве и — спали!

Начальник сидел один, подкладывал сушняк в огонь, гнал дрему и заботно думал: «На телегах придется тюльку к поселку возить. На лодках-то, противу течения, тяжело… Лошадей у него хватит, а вот телег своих мало. Опять в колхоз, к Рожкову идти — выручит!»

Справа от Романова густо, богатырски храпели братья Чудновы. Они и храпели-то одинаково… Тихон улыбнулся… Крестьяне… С мозолями на руках. С мозолями и в могилу сойдут…