Пятая мата

Когда с раскрытыми глазами ныряли в реку, когда тянули к берегу неподвижную тяжесть тел, а потом откачивали — все делалось как для живых, без страха и без мыслей, что возятся с мертвыми…

Только напрасно трясли и разминали… Так и не подняли на ноги Кожакова, навсегда захлебнулась под водой Пана Сокова…

— Какая муха ее укусила, чего она вцепилась ему в глотку? — плачущим, знобким голосом спросил Былин. Он не выдержал, не мог больше молчать. — Кабы знать! Ведь что мне вначале крикнула — закурить дай… Достаю кисет, а она пригляделась к нему, и кинулась… Моргнуть не успел, как сам забулькал!

— Ты как с луны свалился, будто не знаешь… — огрызнулся Тихон.

— Слыхал я с пято на десято… — Былин ворошил сохнувшие на корье махорку и спички. — Меня же не было тут в прошлом годе…

Романов нуждался пусть в маленькой передышке от всего, что случилось, что пережил он за последний час. И хотелось не думать о том, что теперь уже мертвые диктовали живым свою волю…

Тихон отогнал тяжелые мысли, заговорил:

— В первых числах мая, только мы праздник отгуляли… Нам уж на обед со сплотки идти… Глядим, начальник участка шарашится на берегу, волокет обласок к Чулыму, а сам пьяный. Видно, уж судьба, что Павел Соков рядом оказался. Он не выходил на работу в тот день, в отгуле был за праздник, лодку свою конопатил. Кричит ему Кожаков: плавь на ту сторону! Ну, в другой-то раз начальник бы и сам добрался до бакенщика. Навадился он медовуху у Червова пить, зимой частенько гостевал. В тот день, помню, — холодина, ветер взыграл, беляки по Чулыму ходуном… С реки слышим, отговаривает Соков начальника — куда там! Матыперемать, приказываю, по работе мне надо…

— Так и не отвертелся Пашка?

— Да ведь он какой, Соков, был. Одно, что каждому угодить готов, а тут сам Кожанов строжится. Ну, отчалили и, считай, уж переплыли. Снесло, правда, обласок стрежью, как раз вот сюда подтянуло, к заводи, а весной в эту заводь не попадай — крутит будь-будь! Не доглядели мы… Павел ли оплошал, Кожанов ли, пьяный, обласок завалил… Глядим, накрыло мужиков, уже и головы поплавками на волнах… Да… Обласок-то хоть и зачерпнул сильно воды, но держится на плаву. Успели, ухватились мужики за борта и сгрузили, конечно, посудину, пошла она вниз. Дальше, дальше и вспоминать-то страшно. Распорина в обласке, видно, слабо держалась, выхватил ее Кожаков и давай Павла по рукам… Как тот кричал! Отпустил борт… Плавал он, знаю, никудышно, вырос-то на Алтае, в степях… Ну, и сапоги, фуфайка — не хватило сил до берега, завертело в заводи…

Былин пытался завернуть цигарку.

— Вы что же?

— Дак, вначале думали, что переплывут. А после и кинулись в лодки, да Чулым-то весной сам знаешь какой, не вдруг перекинешься. Искали, искали в тот день Павла — с концо-ом!

— С того и повело Панку?

— С того самого часу. Она ж с нами работала, все видела. Кинулась с понтона, хотела решить себя. Вытащили из воды, а у ней в глазах и свет другой… Скажи, умом тронулась, а вот не забыла, зло-то на Кожанова осталось. Да, Пана проходу ему не давала. Он, может, и в добровольцы через это надумал. Подкараулит баба и кидается — отдай Павлика! Один раз еле оторвали от начальника — задушила бы!

Михаил тоскливо вздохнул:

— Откуда сила в таких берется! Дернуло же меня на эту сторону плыть — отрежь, думаю, понесет скорей…

— А я о Пане не подумал… Она ж тут каждое утро рыбачит!..

В поселке, за рекой, дружно ожили трубы, и, глядя на голубые столбики дымов, Романов вспомнил, что надо спешить, надо что-то делать с утопленниками.

И Былин увидел, что поселок просыпался. Он встал, растерянно посмотрел на густую синь холодной осенней воды.

Тихон тоже поднялся и объявил:

— Пану в поселок повезу, похороны честь честью. Оно и ладно: сама отмаялась и сестру отмучила…

— Спросят что и как…

— Обязательно спросят, тут и гадать нечего. Только, надеюсь, что поселковые вину на меня не повесят. Все знают, что Пана рыбачила тут, а удила-то с обласка. Мало какое затменье ей в голову пало… А об этом… И жил, и умер позорно. Он сам свою жизнь перечеркнул, как из армии сбежал. Закопай, чтоб на весь наш Чулым не вонял!

Былин схватил Тихона за плечо.

— Как закопай… Незаконно, доложить надо!

Романов скривил губы:

— Гляди, законник какой объявился… Нас время, время оправдывает! В конце-то концов и так посудить — это Пана правый суд вершила. Пожил бы ты с ней рядом, нагляделся, не так бы заговорил… Дальше… Кто Кожакова, кроме Кости, видел? А никто! С Кимяевым я улажу, а за меня будь спокоен, — не побегу на тебя с доносом. Это дело все равно уж закрыто и на все тесемочки, как видишь, завязано…

— В районе что скажут…

Тихона начала злить плаксивость Былина:

— Бестолочь ты, Мишка! Загнусил… У твоего начальства одни же догадки были, что Кожаков здесь мог оказаться. О пуговице ничего не докладывал?

— И не заикался.

— Тогда каку мать… Не было у нас дезертира. Не было! Пошли, отслужили панихиду, помянули покойничка…

Истощенный голодом и болезнью труп Кожакова был легок, мужики без труда подняли его на яр и оттащили в кусты.

Романов перевел дух.