Пятая мата

Костя выглянул из-за широченной спины Былина и чуть не вскрикнул — впереди, в десятке шагов, притянутый к сосне ременными вожжами, сидел не кто иной, как сам Кожаков! Парень сразу узнал его, не мог не узнать по синему шраму на лбу.

В смятении Кимяев жадно ощупывал глазами Кожакова. Тот, бородатый, в грязной рваной фуфайке, армейских брюках и сапогах, тупо глядел на светлую чашу озера.

«Бывший начальник — дезертир… Это как же так?!» — кричало все в Косте.

2

Кимяев сидел на сушине, лениво покуривая и не спешил в соснячок за Игреныкой. Разбирало любопытство, как-то обойдутся Романов и Былин с Кожановым?

Зато Былин и Романов торопились.

Былин сидел на пеньке, жадно жевал хлеб.

У Тихона дрожали руки, когда он распутывал вожжи. Освобожденный от них, Коржаков неловко, боком съехал с задка телеги, поднял мутные болевые глаза. Покривил спекшиеся губы на черном лице, тихо попросил Былина:

— Убери ты это. Куда я от вас сбегу — набегался…

— Могу и убрать! — охотно согласился тот и спрятал пистолет в кобуру. — Знать бы должон, что дальше людей не убежишь, Кожаков…

Странно, Тихон не ощущал зла на бывшего своего начальника. Скорее, жалость к нему заполняла Романова. Он вытащил из кошеля хлеб, вторую бутылку молока и подал:

— Поешьте! Как же вы это, а?

Кожаков жадно проглотил хлеб, разом осушил бутылку, в серых, отрешенных глазах его затеплилась благодарность.

— Генка мой жив?

Тихон кивнул.

— Живой. Письмо прислал на днях. В госпитале лежит, ранен. Пишет, на побывку приедет…

Кожанов знал всегдашнюю честность Романова, с улыбкой поверил его словам.

— Спасибо, что вы меня не поселком…

— Нашел дураков!.. — вскипел Былин. — Порадовал бы своих рабочих, как же… Ох, и гад ты ползучий, Кожанов… Там — война, родной сын в бою раны принял… Тут мужики, бабенки, ребятня даже из последних сил надрываются, а ты на что решился… Марш в мой обласок! И смотри, дорогуша, без выкрутасов на воде. Я-то выплыву, а ты на дно рыбок кормить пойдешь…

Былин снова связал руки Кожакову, тот с трудом заковылял вниз к воде.

Тихон задержался на яру, спросил Михаила:

— Как это ты его?

— Поймал-то?.. А видишь, на нем лица нет и ноги еле-еле таскает. На правую-то хромает даже… В болоте, на острове накрыл гада. Его лихоманка замучила, в балагане пластом валялся. Ну, я и связал ему руки ремешком, а после повел его, как бычка на веревочке… Хорошо, что подвернулся Костя. В аккурат подоспел!

Уже в обласке Былин сказал Романову:

— Проводишь до Фоминой. На берег взойдем у Пронькиного створа. Ты к Рожкову слетаешь, пусть в телеге за деревню катит — там и сойдемся. Не забудь, харчей чтоб наладил. До району-то трястись и трястись… Ну, поглядывай. Я за весло возьмусь, а ты ружье наизготовку, понял?!

…Пронзенные солнцем, стояли рядком разлапистые сосенки на берегу. Занесенная ветром, шуршала под ногами желтая листва берез. Где-то близко, в кустах, возились и весело верещали воробьи. Игренька мирно пощипывал рыжую щетину травы.

Солнце пригревало, ласково распускало лень в парне. Так и хотелось прилечь на яркий чистый шубник из палых листьев да закрыть тяжелые нынче веки. Ночь Костя почти не спал. Какой там сон, когда с Катенькой весь вечер туда-сюда провожались, а после того на озеро покатил…

Кимяев прилег-таки на самую кромочку яра. Он только цигарку докурит и обратно на Долгое за рыбой.

Мусолил парень цигарку, глядел, как бестолково кружила божья коровка по рыжему листу, жарко думал о Кате, а глаза-то на Чулым тянулись — Кожаков не выходил из головы.

Обласки подтягивались к другому берегу. Первым плыл Былин. Романов, в охранении, еле мочил весло. «Матой, новой матой любуется… — догадался Костя. — Скоро кончим, Тихон Иванович! Считанные денечки остались…»

Букашка с листа поползла на руку, парень осторожно снял ее с пальца, а когда поднял на реку глаза, то и сам себе не поверил — теперь на той стороне маячили три обласка!

«Это кто еще нарисовался? — обеспокоился Кимяев. — Вот-те и провернули дельце шито-крыто…»

Что-то явно неладное происходило там, у Соковой заводи. Былин вдруг сильно замахал веслом, Романов, само собой, наддал к нему ходу.

Третий обласок все-таки перехватил низко осевшую долбленку Былина. Сошелся с ней…

И тут Костя услышал сразу два крика.

Короткие, злые выкрики Романова заглушил другой, почти нечеловеческий рев.

«Пана!» — пронеслось в голове парня. И, чувствуя, уже зная, что на другой стороне Чулыма произойдет страшное, Кимяев отвернулся. Он, однако, успел еще увидеть, как помешанная бросилась на скорчившегося в обласке Кожакова.

…Костя открыл глаза, все было кончено. Былин черным, мокрым пауком медленно выползал из воды на желтый приплеск берега, а Романов, поднявшись в обласке, готовился нырять в воду.

У Кимяева постукивали зубы. Он вскинулся с земли и боком, боком побежал к Игреньке.

3

Они сидели у воды оба мокрые с тупыми, испуганными лицами. Чуть поодаль лежали трупы утопленников, и Романов боялся взглянуть на них.