Пятая мата

— Бытует у нас пословица… — Никольская поправила волосы и улыбнулась Дарье Семикиной — та заслоняла учительницу от ветра. — Глаза боятся, а руки делают… Вот и сделали, управились руки, да как! На двенадцать дней раньше срока отправляем мату!

— Это один горюет, а семья-то воюет! — пробасил Андрюха. Широко расставив ноги в высоких броднях, мужик стоял на самой бровке яра настоящим богатырем. Широкое лицо его, в черном кружеве бороды, отливало старой красной медью.

— Хорошо, геройски воюем, что на фронте, что здесь, в тылу! — обрадованно подхватила Никольская, вскинула руку с двумя листками бумаги. — Райисполком и Иванов телеграммы прислали — весь Чулым следил за вашей работой. Благодарят, от всех спасибо! Товарищи! Каждый праздник мы с кумачом… А сегодня настоящий праздник труда. Березе нашей рекой плыть — это вроде как улицей, мимо поселков, мимо деревень. Пускай люди смотрят и греют сердца силой нашего советского флага, верой в победу! Держи, Никифор Яковлевич. И этот вымпел прими. Он — наша, рабочая эстафета тем, кто самолеты строит. Передай Иванову, чтобы в Новосибирск, на завод, отправил!

Старый лоцман — подстриженный, чисто выбритый, подтянутый в этот важный для него день, с бережью принял флаг и вымпел. Поднял светлые голубые глаза:

— Сполню, товарищи, передам. А за мату не беспокойтесь, мату доведем до рейда сплавконторы в полной целости!

У начальника сплавучастка к рабочим свои слова:

— Сегодня, завтра и послезавтра — выходной! Вот-вот… У одних картошка не вся выкопана, другим — дровишки поширкать, обутки, одежину залатать… А после отгулов опять же на реку — шестую мату кончать!

— Снова да ладом… — в голосе Кимяева Романов уловил и торжество, и веселую готовность сейчас же шагать к запани, что ярко светилась на солнце приглушенной желтизной сосновых лесин.

— Снова и снова, други… — Тихон рубанул ладонью воздух. — До самой Победы!

Вокруг учительницы суматошились, кто-то из женщин бережно тормошил ее, кто-то из мужиков пожимал руки. Она выбралась из людской толчеи и увидела Корнева.

Никольской было что сказать Федору Федоровичу, и она подошла к нему:

— Тебе, Федор, особое спасибо! А согласись, ты ведь не только лодки колотил, но и из себя кое-что выколачивал… Заходи чаевничать. Жду…

К толпе рабочих спускался с яра Белобородов, и учительница тотчас увидела его. Радист был в бобриковой тужурке и шапке.

Начальник опередил Никольскую, почти закричал:

— Николай Васильевич! Труби Иванову: кончили с матой, кончили-и-и! Сам, сам сочиняй телеграмму!

…Три лодки одновременно отвалили от Боровой и повернули на другую сторону Чулыма. Впереди плыли кимяевцы, следом податливо гребли веслами другие мужики — плотогоны, в последней лодке сидели Романов, Швора, Андрюха и Логачев.

На берегу задвигались, опять зашумели. Все, кто провожал лодки, заторопились за поселок, к такелажному складу. Слишком уж много было отдано пятой… И стала она для сплавщиков чем-то большим, нежели тысяча кубометров отборной сибирской березы. Будто нечто самое дорогое и от них самих в этой мате осталось…

От такелажного все видно. По сосновому накатнику, что лежал поверх затопленной березы, бегали туда-сюда Бекасов и Пайгин, засуетились у ворота с грузами и у причальных тросов другие плотогоны.

Романов стоял на головке и громко, отрывисто выкрикивал слова команд. Теперь он еще раз оценил то, как умело выбрал Швора место для формировки маты. Ее передняя часть обрезалась чуть выше Соковой заводи, и сейчас, когда мату освободили от натяжения береговых тросов, сильная стрежевая струя сразу потянула ее на солнечную середину реки.

Над тесовой избушкой, что стояла на головке, заплескалось на ветру красное полотнище.

И тут же грянуло с берега:

— Ура-а!

6

По дому у Романова все переделано, и не знал он, чем занять себя в этот последний выходной день.

А день тянулся долго. После обеда без всякой надобности начальник пошел в конторку.

Только перебрал на столе бумажки, тут и шаги по крыльцу.

— Мы как сговорились… — Тихон был рад приходу Никольской. Присаживайтесь, Олимпиада Степановна! Отправили мату, и вот, будто потерял что, — места себе никак не найду. Давайте поскучаем вместе. А может, у вас дело какое?

Учительница сидела на деревянном диванчике какая-то грустная, с тихой печалью в глубоких серых глазах.

Она и отозвалась-то не сразу.

— Нет, пожалуй… Просто так забрела. Иду берегом, вижу — сидишь…

Ушла Никольская с той, принесенной грустинкой в глазах. И грустинку эту опять-таки заметил Тихон.

«Что это с ней?» — обеспокоился он. Ему вдруг стало нехорошо, как-то одиноко и безотчетно тревожно. И уже не сиделось в конторке. Смахнул бумаги в ящик стола и вышел на улицу.

По раздолью Чулыма насвистывал ветер, кидался на песчаные срезы крутых берегов, обрывал сухую желтизну усталых сентябрьских лесов. Только лента бора за поселком дразнила осень пронзительной зеленью своих вековых сосен.

Проглядывало солнце, пятнало Причулымье светлыми круговинами. Бегущие облака тут же смывали их неслышным ливнем серых холодных теней, но солнце снова и снова веселило землю.