Пятая мата

— Ты, перво, поймай меня, Кешка, — сыпанул мелким смешком Натолий. — А куда плыву, не твое дело, аха. У меня Петка-друг приехал, вот, чулымску ночь проведает…

Ну, Натолий! С умыслом кричит, криком-то и упредил городских о рыбнадзоре. Да они наверняка сами увидели Кешку, шли-то самым берегом.

— Дальше я поплыл, Кешка… До скорова!

Уже за яром, в устье довольно широкой курьи, городские вывалили к самой воде. Их донимали в кустах поздние летние комары. Мы подплыли, Натолий развел руками.

— Видели, мужики… Видно, сам шайтан Кешку у моих ловушек остановил. Кешка далеко, в Салтаках живет, ему туда на воду, не поплывет он на веслах. Так и будет мотор ладить, а то спать на берегу завалится. Нет, Петка… Не пойдет Кешка на мой Сохачий. Он все за стерлядь на меня наседает, штрафом грозит!

С унылым лицом городские стояли и дружно чесались. Тот, бородатый, раздирал себе шею — лют он, чулымский комар…

— Да, хреновина выходит… Сорвалось у нас со стерлядкой… — вздохнул длинный, его нервное лицо взялось красными пятнами. Он сбил на затылок рыжий берет и растерянно спросил: — Что же теперь прикажешь делать, а, батя?

— Как чё, промышлять надо! — выпевал своим быстрым говорком Натолий. — Дюралька у Кешки не на ходу, не кинется следом — неводишко в курье протянем. Вы дальше ступайте. Песок, плес начнется, а после карчу над водой увидите… Вот за нее нам и надо, будет вам сегодня уха!

Заря на западе отполыхала, нижний край горизонта над черной тайгой окрасился в спокойный нежно-зеленый цвет. Над рекой, было, потемнело, но вскоре светлый пояс Млечного Пути перетянулся через Чулым, раскидал по сторонам крупные яркие звезды, и они загорелись над притихшей землей по-осеннему строго и торжественно.

В конце плеса Натолий высадил меня, выкинул крыло невода с длинной веревкой и тотчас развернулся, растворился в мягкой речной сумеречи. Белые бусины поплавков медленно потянулись следом за обласком.

Городских со мной осталось двое, — длинный ушел на материковый берег готовить на ночь дрова и чистить картошку для ухи.

Натолий спускался по течению, мы с толстым шли хрустящим мокрым песком и тянули веревку.

…Эта первая тоня оказалась удачной. В тихой курье, в тинных закосках, ночами всегда стоит много разной рыбы. Когда стянули тяжелые крылья невода, даже Натолий обеспокоился:

— Корягу, однако, ташим…

Но коряги не было. Мотня, вытащенная на отмель, дергалась и густо трепетала тусклым рыбьим серебром.

Мы торопились, ночь все темнела, быстро набухала речной сыростью. Выбрали улов, расправили невод, и Натолий опять потянул его в реку.

Удача оживила городских. Они задымили сигаретами, наперебой принялись вспоминать свои большие уловы где-то на Оби, на каких-то Васюганских озерах…

Плечо резала веревка, толстый брел впереди и еле держался за ее конец. Зато он так ловко — это ночью-то! — вытаскивал из ячей мелких щук и чебаков, что я невольно поверил его рыбацким россказням: верно, много ты покорежил рыбы, браконьер!

Надо уметь слышать невод во время такой вот, ночной рыбалки, постоянно помнить о нем. А я забылся, загляделся на высокую россыпь звезд и не сразу понял, что веревка уже сдерживает шаг. «Вот оно, вот! — испуганно пронеслось в голове… — Зацепили…»

Хорошо было минутой и успокоиться: на непроверенный песок Натолий не кинется рыбачить, не станет рисковать неводом. Все так, но Чулым-то, Чулым… С весны и до поздней осени несет он топляки да коряжины. И где, в каком месте та наботевшая коряжина сядет на дно?

— Шайтан! Отдай, отдай…

Голос Натолия — ласковый, осторожный — доносился из темноты глухо, едва он был слышен мне.

— Задел?

— Все, Петка, все… Сдернул невод! Давай маленько еще потянем, ушла рыба-то…

Да уж это точно, что ушла. Только остановись, только задержи ход невода, и тотчас те же щуки кинутся на свободный клин воды — хитры эти щуки! Вон одна уже сиганула через поплавки. Лети, твое, рыбье, счастье…

Я и десяти шагов не сделал, как вновь почувствовал, что стенка невода потеряла натяжение — опять закавыка у Натолия!

Его не было видно, иногда лишь слабое мерцание воды у весла и означало место нахождения обласа.

— Петка-а-а…

Испуганный, сдавленный крик продрался через сырую наволочь темноты и сжал мне сердце. Мгновенно, сознанием, всем своим существом понял я, что случилась беда!

— Держи-ись!

Я еще что-то кричал, кричал и в горячке, и тогда, когда бросился в воду.

— Дна достал, Петка…

Плескотня, невнятный разговор Натолия с самим собой слышались где-то слева от меня, и не сразу я увидел его. Весь мокрый, он крепко ухватился за мою руку, и мы забухали сапогами к песку.

— Ух ты!.. Чуть было не захлебнулся, аха. Ладно успел, поймался за борт обласа…

Что-то уж очень громко рассказывал Натолий про то, как тонул… Говорил вроде бы и не для меня.

— Глубоко там, елошна… А на мне фуфайка, бродни — груза-а!

Все еще взволнованный случившимся, я торопил его:

— Бросай обласок, беги, грейся!