Пятая печать

«Если страдание чем-то нехорошо, то тем только, что оно не всегда заметно. Наши мучения остаются скрытыми от людей, которые проходят мимо, ни о чем не догадываясь. А ведь следовало бы оглянуться на нас и почтительно склонить головы. Мир, который не уважает страданий и душевных мук, недостоин человека. Ведь о чем идет речь? Предположим, какой-нибудь неприметный, маленький человек вместо погони за эфемерными житейскими радостями, вместо заботы о том, чем бы набить брюхо, как обустроить нору под кронами слив или яблонь да заначить в шкафу под бельем деньжат, – предположим, вместо всего этого он бьется над великими вопросами жизни, над коренными проблемами бытия, взваливает на себя груз раздумий над судьбами мира. Не этот ли человек достоин всяческого уважения? И что же? Как относится к нему мир? Что видит в нем? Как чтит его? Мир не видит его, не интересуется им и никак его не вознаграждает. Мы все дальше от того, чтобы чтить героев, уважать достоинство, словно героическая жизнь не является целью и высшим призванием человека. Цель человека – стать героем! Знать эту цель, желать ее, принимать ее! Что больше достойно уважения? К чему мы пришли? Возьмем, к примеру, смертную казнь. Знает ли в наше время хоть кто-нибудь, где и как умирает герой? Рядом с ним пара-тройка негодяев – они же палачи, – и всё! Я уж не говорю о том, что это за общество, которое терпит и даже вознаграждает таких людей, таких существ – способных убивать других, которых они никогда не видели, о которых они ничего не знают и которые их даже пальцем не тронули. Разве не следовало бы первым повесить палача: зачем брался за такую работу? Но речь сейчас не об этом. Речь о том, что в средние века и прежде, в более древние времена, если кто умирал за великую веру, за убеждения, за истину и прочие благородные вещи, то он, бывало, прощался с жизнью у всех на глазах, и его последний крик слышал, можно сказать, весь мир. Он стоял перед виселицей, или костром, или чем там еще, и толпа зевак – женщины, мужчины, самые разные люди – взглядами провожали его вплоть до мгновения его прекрасной смерти, наблюдали за тем, как языки пламени подбираются к его ногам, и слышали его вопль: «Отомстите за смерть мою!», или «За вас умираю, за вас проливаю кровь!», или что-то подобное. А что мы имеем теперь? Человека казнят в тесной клетушке или в подвале, где его видят разве что тараканы. Или пустят пулю в затылок в каком-нибудь грязном клозете, разрежут на мелкие кусочки и воду спустят. И пусть попробует там воззвать к человечеству, поведать о благородных целях, ради которых он жертвует своей жизнью. Поневоле задумаешься: стоит ли быть героем, друзья, если никто о тебе не узнает».

Он стоял у низенького окошка, в котором смутно отражались очертания его лица и светлое пятно лба.