Пятая печать

Глаза Кесеи пылали огнем. Он глубоко вздохнул и вытянул ногу. Затем раскинул в стороны руки и медленно, ровно выпустил из легких воздух.

– Уф, и трудно же так долго врать, – вдруг сказал фотограф.

Он снова закурил и, выпустив дым, снова улегся на подушку:

– Конечно, если бы кто-то увидел меня сейчас, то решил бы, что я свихнулся.

Кесеи перевернулся на живот. Лицо было страшно бледным, под глазами еще резче обозначились круги.

«Впрочем, душа никогда не лжет! Если бы только эта компания из трактира знала, кого втаптывает в грязь. Нет для них ничего святого, они смеются в лицо любому, кто не в пример им сохранил человеческое достоинство. Они представления не имеют, кого растаптывали. Нет ничего, что заслуживало бы в их глазах уважения. И всякого человека они подлым образом в чем-то подозревают. «Вы лжете», – заявил этот часовщик. Так нет же, господа. Это вы своим безразличием губите землю. Опускаете все до своего примитивного уровня. Вы – духовный рак человечества. Вы все – сплошь ничтожества, вас нужно смести с дороги. Да вы не меня оскорбили, а ту безгрешную часть человечества, что трудится и живет во мне. Какого наказания заслуживают ваши грехи? Пока вы, живя средь людей подобно хорькам, распространяете вокруг зловоние, сеете безучастие и сомнение, что может ожидать героя? Нет, господа хорошие, вы никому не нужны. Человечество сметет вас со своего пути.

Умолкнув, он продолжал лежать с открытыми глазами. И видел перед собой часовщика, трактирщика. Вот один из них встал перед ним и крикнул: «Вы лжете!» Другой склонил голову набок и строго сказал: «Вы слишком возбуждены, чтобы я поверил вашим словам». Какие же ничтожества!

Он долго лежал так на кровати, и к утру в его голове созрела мысль: за оскорбление, нанесенное ему и тем самым, конечно же, человечеству, следует отомстить. Правильнее было бы назвать это не местью, а карой. Мстят обычно из низменных побуждений. А гуманизм и добро – карают.

Наиболее целесообразным он счел отправиться утром в районное отделение нилашистской партии и донести, что эти люди в его присутствии позволили себе некоторые высказывания насчет двух партийцев, зашедших в трактир, чтобы выпить по рюмке палинки.

9

Мебели в комнате было немного: заляпанный чернильными кляксами письменный стол, перед ним стул, у окон курительный столик с креслом.

Когда человек в штатском вошел в комнату, низкорослый блондин, тот самый, который первым появился в свое время в трактире, вскочил и вскинул вверх руку. Двое других – тот, что был в кителе с засученными рукавами, и один из нилашистов, тоже вооруженный револьвером, – стояли у окна. Они тоже вытянулись по стойке смирно и вскинули руки.

Вошедший был несколько выше среднего роста, шатен, с приятным лицом и карими глазами. По одежде и манере держаться его можно было принять за профессора или чиновника. Ладно скроенный костюм подчеркнуто прост. На пальце блестит обручальное кольцо.

Он кивнул головой:

– Все в порядке?

– Так точно, – ответил низкорослый блондин. – Как я уже докладывал, пустяковое дело, мелкая сошка.

– Где они?

– Здесь, в соседней комнате.

– Трактирщик, часовщик… кто еще?

– Трактирщик, часовщик, столяр и агент.

– Что за агент?

– По продаже книг.

– Интересненько.

Он взглянул на двоих с револьверами:

– Вы уже приступили?

– Как раз собираемся.

– Ну что ж, займитесь. – Он кивнул на дверь.

Пройдя к столику, штатский сел в кресло, закинул ногу на ногу, пригладил волосы и сложил руки на колене.

Один из нилашистов отошел от окна, взял пепельницу с письменного стола и отнес к курительному. Сдвинув пятки, остановился на почтительном расстоянии от столика и поставил пепельницу на маленькую салфетку.

– Благодарствую, – кивнул человек в штатском.

Нилашист вернулся к окну.

– Мацак! – сказал блондин, кивая на дверь.

Тот, что был с засученными рукавами, отстегнул ремень и направился к двери в соседнюю комнату. Приоткрыв ее, негромко распорядился:

– Давай одного!

Еще один нилашист, в рубахе без кителя, ввел Ковача, держа его за плечо. Увидев штатского, он отпустил Ковача, щелкнул каблуками и вскинул в приветствии руку. Затем обернулся и бесшумно притворил дверь.

Ковач растерянно огляделся в залитой электрическим светом комнате. Поднял руки к груди, сцепил пальцы, но, тут же разняв их, опустил руки.

– Не научился здороваться, голубчик? – спросил Мацак.

Ковач взглянул на штатского, затем на белобрысого коротышку за письменным столом.

– Добрый вечер, – проговорил он, неловко кланяясь.

– Подойди сюда, – велел блондин.

Ковач снова взглянул на штатского, потом перевел взгляд на Мацака и направился к письменному столу. Блондин пристально смотрел на него. У стола он остановился и снова неловко кивнул. Нилашист, что стоял у окна, закурил и, прислонившись к подоконнику, выпустил дым в потолок.

– Что, язык проглотил, голубчик? – спросил Мацак и, подойдя, остановился у Ковача за спиной. Он стоял совсем близко – настолько, что столяр чувствовал затылком его дыхание. Услышав за спиной сопенье нилашиста, Ковач облизнул запекшиеся губы, во рту у него пересохло, нёбо стало совершенно сухим.