Пятая печать

Он прищурился и пристальным, немигающим взглядом стал следить за очередным колечком табачного дыма. Выражение его лица то и дело менялось. Плечи ссутулились. Подтянув под себя ногу, он сжался в комочек, погасил сигарету и начал дышать открытым ртом, скрестив руки на взволнованно вздымавшейся груди. Лицо исказилось гримасой ужаса и мучительной боли. Он перевернулся на спину и, вперив глаза в потолок, зашептал:

– Как повелишь, господин великий. На все твоя воля. Твой покорный раб поступит так, как велит ему твой беспощадный кнут. Да, мой господин, я ползу к твоему престолу. Колени ужасно, ужасно саднят, ободранные до крови о грубые камни. Но я молчу, не ропщу и не жалуюсь. Когда ты отнял у меня ребенка, я ничем не выдал своей боли, упрятав ее в глубочайшие тайники души. А ведь он был счастьем и радостью моей жизни. Точно так же, как и моя жена, которую ты изувечил, приказав отрезать ей нос, а позднее твоя наложница за мелкую провинность забила ее кнутом до смерти. И вот я ползаю у твоих ног, протягивая тебе блюдо, сверкающее золотом-серебром и каменьями драгоценными, с африканскими фруктами и азиатскими пряностями. И не отворю для жалобы уст. Я молчу. Глаза потуплены в пол. Ты не видишь их, как не можешь видеть и моего сердца. Что знаешь ты о снедающей меня невыносимой боли, что знаешь об унижениях, что знаешь о человеке, который ползает перед тобой, послушно протягивая тебе все, чем ты можешь насладиться и утолить жажду? Что знаешь ты о беспросветной нищете мечущихся на дне жизни, о страданиях и мыслях бичуемых? Что ты знаешь о том, какой закон придет воплотить на земле тот, кто ползает у твоих ног? Что за плод лелеют его страдания, каким новым заветом они чреваты? Что помогает ему терпеть на плечах своих раны от твоего кнута и во что отольются омывающие его душу слезы? Ведаешь ли ты, насколько усугубят приговор те ужасы, которым ты подвергаешь его? Ты не увидишь его чистого взора, потому что он прячет его от тебя за слезами; ты видишь перед собой на земле только жалкое тело, но не видишь душу, свет которой изливается сквозь решетку узилища из костей, плоти, кожи и заполняет собою мир.

Кесеи съежился на постели, представляя себя тоже жалким и маленьким. Он явственно представлял себе и огромный зал, и блюдо, и саднящую боль в коленях. На нем надет какой-то балахон до самых щиколоток, голым черепом он покорно склоняется к ступеням трона, вытянутые руки похожи на веточки хлипкого деревца, сквозь тонкую кожу просвечивают косточки.

– Не заглянув в мои ясные глаза, тебе и не догадаться, что тот, кого ты лишил всего, чью жизнь сделал убогой и нищей, кого разлучил с радостью и чью честь растоптал, тот однажды поднимется, шагнет к трону и опрокинет его. Опрокинувши твой аляповатый трон, встанет он во главе униженных и бичуемых и возопит, простирая руки: «Вершите суд! Восстановите справедливость!» И будет стоять, не двигаясь с места, стоять, простерев руку, и восклицать: «Поступайте как я сказал – я, познавший страдание, как никто из вас!»

Он видел перед собой армию обездоленных: головы с отрезанными носами и рваными или отрезанными ушами, согбенные спины, непомерно развитые от работы или усохшие от нее же мышцы, кожа да кости, животы, вздувшиеся от съеденной с голодухи травы и беспрерывно поглощаемой воды, синюшные, ввалившиеся щеки, пустые глазницы – страшные, словно разграбленные и брошенные могилы, не заживающие культи обрубленных рук, свисающих, словно плети, и вскидываемых подобно подрезанным крыльям, – он видел, как эти люди, временами касаясь его одеяния, в жутком безмолвии движутся мимо него, стоящего с простертой рукой. Слышал, как с лязгом, скрежетом и наконец жалким стоном рушится трон, после чего распахиваются все окна, впуская в жилища солнечный свет. Над головами проносится свежий, напоенный весенними ароматами ветер, несущий на своей спине стаи мятущихся, обезумевших птиц, и запах лопающихся почек смешивается с туманом испаряющейся росы, спеша затопить все вокруг. Слышится серебряный звон журчащих вблизи и вдали ручьев и ключей – вся природа звучит, как огромный, торжественный и все более громогласный оркестр, омывающий потоком звуков стены и ликующе славящий победу добра и правды. Тем временем он стоит, скрестив на груди руки, и пылающим взглядом смотрит на толпу, которая продолжает стекаться сюда со всех четырех сторон света.

– Кого чествуем? – кричит кто-то из толпы.

– Его, – отвечают люди, указывая в его сторону.

И земля вздымается вместе с ним, поднимая его над толпой, и он обращается к людям с такими словами:

– Возможно, что до сего дня никто из вас даже не слышал моего голоса. Но я был с вами, делил с вами боль и страдания и ждал, когда пробьет час победы. Возможно, что до сих пор, видя мою покорно склоненную голову и безмолвные уста, вы считали меня трусом. Я молчал, униженно ползая перед троном. Но я вел себя так ради вашего блага. Душой и сердцем я жил среди вас, храня в себе истину и надежду. И теперь вы можете праздновать, чествуя день, когда я освободил вас.