Пятая печать

«Ну подумайте: что удивительного в поведении человека, который, можно сказать, с младых ногтей готовится к героической жизни и героическому уходу и вдруг оказывается лицом к лицу с такой перспективой? Да и вообще, нет ничего более сложно устроенного, чем личность героя. Героическая натура! Какой это многозначный, чудесный и полный неожиданностей феномен. Случается иногда, что, по мнению некоторых, герой ведет себя как последний трус. Это бывает, и нередко. Но можно ли удивляться, что герой рассуждает так: я все должен подчинить своему призванию, тому подвигу, ради которого я появился на свет. Нужно только дождаться момента, который станет апофеозом моего величия, момента, когда я смогу обратиться не к глухим стенам, а ко всему человечеству: «Смотрите! Я умираю за вас!» Дело в том, что никто так не бережет свою жизнь, как герой. Никто не тревожится о ней больше самого избранника. Он знает, что в этом мире у него есть задача, знает, что он рожден для великого свершения и ради этого должен себя сохранить. Поэтому совершенно бездумно и безответственно объявлять его трусом! Взять, к примеру, сегодняшний случай: нынче вечером один человек заявил, что я лгун! Но – как бы ни было это обидно – попытаемся разобраться спокойно. Допустим, я поступил бы так, как любой другой на моем месте: подошел бы и влепил этому человеку пощечину. И что в таком случае могло произойти? Предположим, он нервный и к тому же дикарь, предпочитающий все вопросы решать только силой. Он вскакивает, кровь бросается ему в голову, он хватает стул и, прежде чем кто-либо успевает остановить его, размахивается и обрушивает его на меня. Может такое случиться? Может! Вполне может случиться именно так, как я только что описал. И что получилось? Я отомстил обидчику, но погубил свою жизнь. И конец всему, к чему я готовил себя с детских лет. По-видимому, дело обстоит так: герой всеми своими клетками чувствует, что должен беречь себя как зеницу ока – он не вправе ставить на кон свои грядущие свершения. Можно, пожалуй, сказать и так: человек, призванный к великим подвигам, не вправе свободно распоряжаться собой, он должен лелеять свое призвание как величайшую ценность, которая принадлежит не ему, а коллективу и миру в целом. Призвание возложено на него самим Богом, судьбой, и так далее. Отправиться покорять Монблан и сломать ногу, споткнувшись о кочку? Недопустимо. Герой, как никто, должен ответственно относиться к собственной жизни».

Он доковылял до кровати и, отцепив протез, лег ничком на неразобранную постель.

«Ну а то, что это сопряжено с безмерными внутренними мучениями… Господи, а как же иначе?»

Он закрыл глаза и подумал о своей культе:

«Боже, боже, сколько я перестрадал. Но ведь так и должно быть. Страдания следует принимать. Это непременный долг всякого призванного. Откуда бы герой черпал силу и величие, которые отличают его от малых мира сего, если не из мук, низвергающих душу и мысли в чудовищные глубины? Да знают ли эти завсегдатаи трактира, какую боль я с собой ношу? А я ведь терплю ради них. Разве величие достигалось когда-либо без адовых мук? Разве не сквозь страдания, словно источник сквозь толщу земли, пробивается на поверхность величие? Великие подвиги всегда сопряжены с великими муками, но никто об этом не ведает. Да разве они, проходя мимо по улице, отдают себе отчет в том, с кем только что встретились, от кого были в нескольких шагах или того меньше? Как все это трудно! Ужасно трудно. А сколько разочарований, боже праведный, сколько разочарований приносят призванным те, кому они служат! Сколько непонимания, безразличия, оскорблений, и все потому, что герой таится до времени, бережет себя и скрытно трудится над грядущим. Разве могут они узреть безграничную любовь, что клокочет в глубинах сердца, – и правда словно источник в недрах земли».

Кесеи сполз к краю кровати и выудил из кармана повешенного на стул пиджака сигареты. Перевернувшись на спину, он закурил и выпустил в потолок струйку дыма.

«А ведь сколько раз я клялся себе не откровенничать с простыми людьми. Нельзя. Не поймут. Они и в себя-то не верят – где им поверить великим. Как им постичь высоту, если они ко всему подходят со своей меркой?

Он пустил вверх колечко дыма и смотрел, как оно вращается и клубится. Комнатка была низкая, и дым быстро достигал потолка. Он повернулся на бок и, опершись на локоть, стал пускать кольца в сторону, туда, где было больше свободного места.

«Да! Нужно сносить даже унижения. Зато когда пробьет час и вам откроется во всей красе и величии преображенная жизнь – что вы тогда скажете? Будете бить себя в грудь, крича: “Сколько страданий он перенес на наших глазах. Никто из нас не мог его понять…”»